Протекционизм и коммунизм - Фредерик Бастиа (2011)

1. Развитие грубой силы отнюдь не необходимо, а, напротив, вредно для влияния Франции на другие страны.

2. Развитие грубой силы не необходимо, а вредно для нашей внешней и внутренней безопасности.

Из этих двух положений следует третье, а именно:

Надо разоружиться на суше и на море и сделать это как можно скорее.

Вы, ложные патриоты! Чем вы себя тешите? Однажды вы назвали меня предателем, потому что я требовал свободы. Как вы назовете меня сегодня, когда я требую мира?9

Здесь тоже первой преградой оказывается общественное мнение. Общественность сыта по горло всякими словами и понятиями: национальное величие, могущество, влияние, господство, готовность. Ей вдалбливают, что нация не должна терять своего ранга среди других наций. Поговорив о национальной гордости, начинают говорить о национальном интересе. Народу твердят, что надо демонстрировать признаки силы, чтобы обеспечить успех полезных переговоров, и что надо прогуливать по всем морям французский флаг, чтобы защитить нашу торговлю и быть хозяевами на отдаленных рынках.

Что все это такое? Надутый шар, который лопнет от простого укола булавкой.

Где сегодня наше влияние? В жерлах пушек или на остриях штыков? Нет, оно в идеях, в институциях и в демонстрации их успеха.

Народы воздействуют друг на друга искусством, литературой, философией, публицистикой, торговыми сделками, а особенно – собственным примером. Если же они прибегают к принуждению и угрозам, то я не думаю, что такого рода влияние способно развить принципы, благоприятствующие прогрессу человечества.

Возрождение литературы и искусств в Италии, революция 1688 г. в Англии, Декларация независимости Соединенных Штатов, конечно, содействовали тому благородному взлету, который помог нашим отцам совершить в 89-м году великие дела. Но где во всем этом видна рука грубой силы, где лишь она видна?

Нам говорят: триумф французского оружия в начале нашего века повсюду распространил наши идеи и поставил глубокую печать нашей политики на всей Европе.

Но знаем ли мы, можем ли знать, что было бы при ином развитии событий? Если бы на Францию не напали извне, если бы, доведенная до своего собственного завершения, не соскользнула в поток крови, если бы она не пришла к военному деспотизму, если бы, вместо того чтобы запугивать Европу, обрушиваться на нее и вызывать ее противодействие, Франция показала бы ей возвышенное зрелище того, как великий народ мирно творит свою собственную судьбу, создает разумные и благотворные институции, дает благополучие и счастье своим гражданам, то разве нашелся бы кто-нибудь, кто утверждал бы, что подобный пример не вызвал за нашими рубежами восторга угнетенных и не ослабил ненависть угнетателей? Разве сказал бы кто-нибудь, что при таком ходе вещей триумф демократии в Европе был бы полным, а не таким, каков он есть сегодня? Так пусть подсчитают, сколько было потеряно времени, сколько было утрачено справедливых и правомерных идей, сколько было впустую потрачено богатств, сколько иссякло реальных сил, и все из-за великих войн, которые дорого обошлись демократии; пусть учтут сомнения в ненадежности, которые целую четверть века отравляли народное право и политическую истину!