Протекционизм и коммунизм - Фредерик Бастиа (2011)

И потом, почему ушла куда-то из глубин нашего национального сознания беспристрастность, чем и объясняется, что наши попытки навязать ту или иную идею силой ранят в самое сердце наших братьев за рубежом? Мы, самый восприимчивый, да и самый обидчивый народ Европы, мы, которые с полным основанием не потерпели бы интервенции какого-нибудь английского полка, пусть даже этот полк вернул бы на нашу родину статую Свободы и стал бы учить нас социальному совершенству, мы, согласные все и во всей стране, согласные вплоть до эмигрантов в Кобленце, что нам всегда необходимо единение, чтобы отбивать иностранные атаки и не давать чужим армиям вмешиваться в наши, пусть печальные, дела, мы со всеми этими качествами почему-то оказываемся такими, что у нас с губ постоянно слетает раздражающее всех слово «преобладание», и почему-то мы способны показать нашим братьям свободу лишь в виде обнаженной шпаги, приставленной к их груди! Как же мы дошли до жизни такой, что воображаем, будто человеческое сердце не везде одинаково и будто не везде у людей тоже есть гордость и отвращение к любой зависимости?

В конце-то концов, это пресловутое преобладание, чуждое всякой либеральности, к которому мы стремимся с такой слепотой и, по-моему, с такой несправедливостью, где оно, и обладали ли мы им когда-нибудь? Я вижу потуги, но не вижу результатов. Я вижу, что мы уже очень долго содержим огромную армию, огромный флот, которые буквально раздавливают наш народ, разоряют труженика, подталкивают нас к банкротству, грозят нам такими потрясающими бедствиями, которые мы даже не решаемся вообразить себе. Все это я вижу, но нигде не вижу преобладания, и если мы играем какую-то роль в судьбах Европы, то не благодаря грубой силе, а вопреки ей. Гордые нашим мнимым военным превосходством, мы рассорились с Соединенными Штатами, и нам пришлось уступить им. Мы устроили распрю по поводу Египта и тоже уступили. Мы из года в год давали множество обещаний Польше, Италии, но никто не отнесся к ним серьезно. Почему? Потому что развертывание наших сил вызвало такое же развертывание сил во всей Европе, и мы не могли сомневаться, что малейшая вспышка по малейшему поводу вызовет всеобщую войну, и лишь гуманные чувства и осторожность дальновидных государственных деятелей позволяли и позволяют не допустить такой перспективы.

Примечательно и поучительно, что есть такой народ, который очень далеко завел такую же претенциозную и беспокоившую всех политику, и мы реагировали на эту политику – быть может, ввиду жестокой необходимости. Но этот народ, а я говорю об английском народе, испытал такое же разочарование, что и мы. Этот народ претендовал быть единственным регулятором европейского равновесия, это равновесие нарушать потом десяток раз, но он и пальцем не пошевельнул. Он решил быть монополистом в колониях, а мы захватили Алжир и Маркизские острова, но и тут пальцем не пошевельнул. Правда, он, видимо, относился к нашим действиям с подозрительностью и явным неодобрением и охотно привязал бы пару пушечных ядер к нашим прытким ногам. Он считал себя собственником Орегона и хозяином Техаса, а Соединенные Штаты забрали себе Орегон, Техас, да еще прихватили часть Мексики, но он и пальцем не пошевельнул. Все это доказывает нам, что если правители пропитаны духом войны, то управляемые пропитаны духом мира. Что до меня, то я не понимаю, зачем мы устроили демократическую революцию, если не ради того, чтобы возобладал дух демократии, той самой трудовой демократии, которая согласна оплачивать расходы на военный аппарат. Однако получается так, что военный аппарат разоряет демократию, подвергает ее опасностям и просто угнетает ее.