Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

Такими были последние слова, которые сказал мне муж, причем таким тоном, будто отдавал приказ армии пехотинцев. Он задул свечи и опустил голову на подушку. А я смирилась, как покорная и верная Гризельда. Да и что толку было с ним спорить? Не было больше ни моего родного дома, ни наследства, он распродал все, даже не поставив меня в известность и не дав возможности попрощаться со всем милым моему сердцу. Неужели кто-либо мог допустить, что мне не было до этого дела? Я наивно полагала, что мне позволят вернуться… Теперь я думала только о слугах, о крестьянах, живших рядом с имением, возделывавших наши земли и выращивавших для нас сады и овец. Они всегда с улыбкой встречали меня и были очень добры. Подумать только, я их больше никогда не увижу! Мне даже не дали сказать им пару слов на прощанье. Никогда мне больше не побродить по лугам со стадом овец, не услышать их блеянье и не отведать сайдерстоунских яблок. Мое сердце было разбито.

Слезы струились по моим щекам, меня так и подмывало ослушаться мужа, позабыв о примере смиренной Гризельды. Засыпала я с мыслями о Сайдерстоуне, своем единственном по-настоящему родном доме. Стэнфилд-холл всегда принадлежал моей матери, я понимала, что после ее смерти он отойдет моему сводному брату, Джону Эпплъярду, но Сайдерстоун был вотчиной отца и моей. И хотя поместье было сильно запущено, моя любовь к нему не иссякла.

Я всегда мечтала о том, как стану учить своих детей – и мальчиков и девочек – вести зажиточное хозяйство. Дочерей я воспитала бы отличными хозяйками, а сыновьям никогда не позволила бы стать пройдохами и прожигателями жизни, они ни за что не поручили бы вести дела управляющему и свято чтили бы наши традиции. Я грезила о том, как выведу своих детей на заснеженную улицу, одев потеплее, чтобы они не замерзли, и мы станем петь рождественские песенки яблочным деревьям и поднимем кубки за их здоровье, а затем, когда часы пробьют полночь, поздравим друг друга с наступлением Нового года и приступим к чудесному пиршеству, сулящему богатый урожай будущим летом.

Я представляла, как буду любоваться румяными личиками детей, когда они впервые отведают вкусные блюда, приготовленные из наших собственных яблок, когда они будут радостно хлопать в ладоши и танцевать наши безыскусные, но живые танцы. Я мечтала, чтобы мои дети повеселились на празднике тыкв в канун Дня всех святых, чтобы они гуляли по золотому ячменному полю, с каждым годом становясь все выше и выше нивы. Мне хотелось, чтобы они вместе со мной готовились к празднику стрижки овец и раскладывали по мешкам шерсть. Мы с ними пили бы поярок и лакомились хрустящими золотистыми вафлями с густым сладким кремом – особым угощением для служивших у нас работников… Теперь все это были только пустые мечты, им никогда не суждено было сбыться, а потому мне следовало выбросить их из головы, так как всякий раз, когда я вспоминала об этих солнечных грезах, сердце мое разбивалось, снова и снова.

Поднятый синий бархатный балдахин не препятствовал солнечным лучам падать на наше ложе, и я, вся в слезах, наградила яростным, испепеляющим взором обнаженное плечо Роберта, мирно спящего рядом со мной. Сон моего мужа был так покоен, несмотря на то, что он натворил! Меня поражало то, что он спал так крепко… Как он мог поступить так со мной? Как мог разрушить все мои мечты? Уничтожить мои горько-сладкие воспоминания, от которых у меня слезы наворачивались на глаза и болело сердце.

В Сайдерстоуне я хотела растить своих детей, там я видела свое будущее – чудесную, счастливую жизнь в собственном огромном поместье, ставшем нам настоящим родным домом, а не просто стенами и крышей над головой, домом, где мы чтили бы традиции, встречали гостей, ужинали и спали по ночам. Я так сильно хотела, чтобы эти мечты стали явью, что буквально чувствовала вкус своих грез на губах – сладкий, словно кусочек хрустящего, сочного сайдерстоунского яблочка.