Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

К счастью, Хайды не вышли встретить меня. По словам управляющего, мистрис Чайлд сказалась больной и прилегла отдохнуть – в то время она ждала ребенка, а потому ей частенько становилось дурно по утрам. У мастера Хайда также нашлись более важные дела. Круглолицый, улыбчивый управляющий провел нас в левое крыло дома, где мне предстояло жить. Этот маленький, круглый, разговорчивый человечек показался мне очень милым, его невозможно было не полюбить с первого взгляда. Я подумала, что обязательно подружусь с ним и стану узнавать от него местные сплетни. Раз уж мне придется жить здесь довольно долго, я решила, что хорошая компания мне не помешает. Но Роберт уволил его в тот же день, проворчав, что терпеть не может в прислуге подобную прямолинейность и фамильярность и что в приличном доме такое попросту непозволительно.

К огромному своему сожалению, в опочивальне я обнаружила ненавистные гобелены с Гризельдой, заботливо развешанные по всем стенам. А я так надеялась, что Роберт забудет о них или заберет с собой в Лондон! У окна я увидела маленький, отделанный серебром и инкрустированный перламутром и бирюзой письменный столик. Яркий солнечный свет лился через окно на серебряную чернильницу, подставку для перьев и раскрытую детскую тетрадку. На углу стола лежали «Кентерберийские рассказы» Чосера, в которых красной атласной лентой было заложено начало истории о Гризельде.

– Будешь учиться чистописанию, – пояснил муж.

Не дав мне даже снять перчатки и шляпку, он подвел меня к столику, показывая лежащие на нем вещи, и стал наставлять меня, словно школьный учитель:

– Читаешь ты сносно, хоть и неуверенно, частенько запинаешься. Но почерк твой просто отвратителен, ты даже имя свое не можешь написать без дрожи в руке, буквы неровные, словно пишет не молодая женщина, а древняя старуха. Я хочу, чтобы ты каждый день садилась за этот стол и проводила за ним по два часа – я уже распорядился, чтобы никто не смел тебя беспокоить в это время, даже если в доме будет пожар, – переписывая «Рассказ студента» в эту тетрадь, пока не испишешь ее от корки до корки. Когда закончишь, можешь прислать ее мне. Но не дожидайся ответа, сразу снова садись за работу, здесь для тебя припасено немало бумаги. – С этими словами он открыл ящик стола, в котором обнаружилась еще дюжина таких же тетрадей. – Когда она закончится, скажи мастеру Хайду, он даст тебе еще. Я также хочу, чтобы ты, просыпаясь утром, смотрела на гобелены и размышляла над этой историей. Всякий раз, как надумаешь написать мне очередное глупое письмо с вопросами о том, когда я смогу приехать к тебе, вспоминай о Гризельде. Я приеду, как только смогу, ни минутой раньше. Надеюсь, ты поймешь когда-нибудь, что все эти бессмысленные расспросы меня лишь раздражают и ничуть не ускорят мой приезд.

Я была так зла на него, что хотела броситься к нему, ударить кулаками в грудь и расцарапать его красивое лицо. Или хотя бы запустить в него чернильницей, или, скажем, изорвать в клочья тетради и даже чудесную книгу. Но боль оказалась сильнее гнева, сильнее моих фантазий. Потому, ненавидя себя за смирение, я лишь опустила глаза и пробормотала:

– Да, Роберт.

Затем я спросила, можно ли мне прилечь.

– Мне нехорошо, – деликатно пояснила я, стараясь не встречаться с ним взглядом и надеясь, что Роберт не спишет мою внезапную дурноту на нежелание браться за неприятную работу.

Супруг милостиво согласился.

– Но только сегодня, – уточнил он и пояснил, что я не должна позволять себе избегать компании хозяев дома. – Помни, Эми, тебе следует быть милой и обходительной с Хайдами, хоть, возможно, тебе и не придется по душе их общество. Некоторые, – продолжил он, – полагают, что любовь к уединению – это снобизм, а я не хочу, чтобы мою жену считали занудой. Леди Дадли всегда должна быть добра и любезна со всеми, кому ее супруг пожелал оказать великую милость.