Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

В мае я попросила его приехать. Бесстыдно солгав, я написала ему, что мне нужно с ним срочно увидеться, что у меня есть для него сюрприз, который, несомненно, его порадует. Понимая, что эти слова убедят его в том, что я сдалась, отступилась и решила все же дать ему столь желанный развод и он поскачет ко мне во весь дух, я написала ему именно эти слова своим новым, уверенным и изящным почерком, который я приобрела, переписывая бесчисленное множество раз рассказ о смиренной Гризельде. Я знала, что он не станет искать предлога, чтобы не ехать ко мне, как он всегда делал раньше, так что, скорее всего, мой супруг поцелует свою любовницу королеву на прощание и придумает какой-нибудь предлог – на этот раз для нее, а не для своей законной жены. «Поспеши, Роберт, пока я не передумала и мое сердце снова не взяло верх над разумом!» – написала я ему и, чтобы он наверняка уже попал в расставленные мною сети, дважды жирно подчеркнула эти отчаянные слова черными чернилами.

За время, прошедшее после его отъезда, я успела переделать уйму дел. Я заказала себе новое платье у мастера Эдни, дав ему четкие как никогда указания о сроках выполнения работы. А еще я написала Лавинии Теерлинк и попросила ее об огромном одолжении: приехать ко мне, чтобы написать еще один мой портрет.

Когда она прибыла, я с улыбкой выслушала ее опасения по поводу своей худобы – а после отъезда Роберта я и вправду сильно похудела, поскольку утратила аппетит. Мои черты стали тоньше, из-за чего лицо приобрело несколько изможденный вид, глаза запали, и под ними уже наметились синюшные тени, а веки опухли, как бы вздулись. Она тактично поинтересовалась состоянием моего здоровья и – с еще большей деликатностью – не жду ли я ребенка, после чего осторожно намекнула, что ее совершенно не затруднит написать мой портрет несколько позже, когда я буду чувствовать себя лучше. Милая Лавиния! Врожденное благородство не позволило ей сказать «когда ты будешь выглядеть лучше». Но я настояла, и художница взялась за работу. Мне хотелось, чтобы Роберт забрал с собой этот портрет и каждый раз, глядя на него, вспоминал о моих искренних чувствах к нему. Хотелось, чтобы он понял, что я могу быть такой, какой он желает меня видеть, и что я готова измениться, только бы он снова полюбил меня.

Когда Роберт прибыл, я не вышла встречать его. Обуздав свои чувства, я не стала бежать вниз и бросаться в его объятия. Вместо этого я велела Пирто привести его ко мне в опочивальню. Я предстала перед ним с расправленными плечами и гордо поднятой головой; корсет мой был зашнурован так туго, что я едва дышала, – зато казалась стройнее и выше. В этой нарочито важной позе я стояла рядом со своим портретом в позолоченной раме, водруженным на мольберт и искусно задрапированным красным бархатом. На моих руках сверкали золотые перстни с рубинами, жемчугом и ониксом. Одна рука покоилась на украшенной дубовыми листьями и желудями раме, а вторая небрежно поигрывала длинными нитями кремового жемчуга, свисавшими с моей шеи до самой талии. Но Роберт, казалось, не узнавал лица женщины, смотревшей на него с картины, равно как и ту Эми, которая стояла перед ним.

Несмотря на отчаянные мольбы Пирто и Лавинии, я настояла на том, чтобы нянюшка нанесла на мои волосы хну, и теперь мои кудри приобрели ярко-рыжий оттенок. «Милая моя, – насмешливо хмыкнув, воскликнула Пирто, когда мы закончили, – волос рыжее твоих теперь во всей Англии не сыщешь!»