Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

Он процитировал мне греческих античных мудрецов, Гиппократа, первым назвавшего этот недуг карциномой, от греческого слова «краб», потому как опухоль словно клешнями разрывала человеческую плоть, и Галена, который считал причиной возникновения этой болезни избыток черной желчи в организме. Кристофер Бьянкоспино поведал мне истории о двух древних императрицах. Первой была история об Атоссе Вавилонской. Она подарила свободу тому рабу, который сумел спасти ей жизнь, вырезав опухоль из ее груди. Вторая – о Феодоре Византийской, бывшей танцовщице и куртизанке, сумевшей покорить сердце императора Юстиниана, который увенчал ее голову короной великой державы и усадил рядом с собой на трон.

Феодора отчаянно боролась за свою жизнь и, пока позволяли силы, правила государством, но в конце концов решила умереть молодой и красивой, а не от скальпеля неискушенного хирурга. По словам доктора Бьянкоспино, отсечение груди в античном мире считалось самым верным средством избавиться хотя бы на время от этой страшной болезни. Если пациентке удавалось выжить после кровавой и болезненной операции, смерть нередко отступала, но женщине приходилось платить за эту отсрочку своей гордостью и достоинством. К тому же недуг обычно возвращался, рак продолжал кромсать плоть до тех пор, пока лекари снова не отсекали часть многострадальной груди. Без всякого стеснения он рассказал мне, что и сам видел страшные последствия таких вмешательств в монастырях, разбросанных по всему миру, где, по непонятным причинам, эта хворь поражала очень многих женщин. Доктора даже прозвали ее «болезнью монахинь», хотя на самом деле от нее страдали женщины всех возрастов и сословий, богатые и бедные, распутные и непорочные, набожные и неверующие, королевы и нищенки, благородные девы и простые крестьянки. Рак никого не щадил и не выпускал из своих смертельных объятий.

Доктор Бьянкоспино поведал мне о многих больных невестах Христовых и последовательницах иных религий. У одной французской монахини, прекрасной голубоглазой девы, которая всего лишь на пару лет была старше Эми, на груди образовалось столько опухолей, что доктор Бьянкоспино видел через отмершие, прогнившие ткани ее сердце. На его глазах оно сжалось в последний раз и ее страдания прекратились.

Я, не вынимая руки из муфты, незаметно коснулась своей груди, и от страха у меня закружилась голова – мне хотелось закрыть уши и не слушать больше о чужестранках, умирающих от этой смертельной болезни. Я мечтала стереть из своей памяти услышанное, позабыть все эти ужасные истории. Мне хотелось упасть на колени и молиться, чтобы сей недуг обошел меня стороной и я спаслась от его цепких, губительных клешней, кромсающих тело Эми Дадли. Я будто наяву видела, как она, подобно древней Атоссе, прячется от своих служанок и стыдливо принимает ванну в одиночестве, надеясь на спасение и молясь о том, чтобы этот изъян попросту исчез. Должно быть, Эми, как и Феодора, не находившая в себе сил даже снять царственные одеяния и драгоценную корону, каждый день, изнеможенная, падает на кровать, вспоминая, какой живой и жизнерадостной была когда-то.

И перед моим внутренним взором прошли вереницей благочестивые монахини, отмеченные дыханием смерти и лежащие на тонких, как бумага, матрасах в монастырских лазаретах. От их омертвевших, гниющих грудей исходит запах тлена, они молят Господа о прощении за содеянные грехи, за которые им ниспослана такая страшная кара. Бедняжки… В такой момент грехом им кажется даже то, что они как-то полюбовались собственным отражением в колодезной воде или засмотрелись на роскошное платье какой-нибудь заезжей благодетельницы, на радость сестрам измазавшей подол соком черных ягод. Некоторые же корили себя за благородное происхождение и былое величие, от которого отказались когда-то, подобно покаявшейся Магдалине, также порвавшей с прошлым и нашедшей приют в стенах монастыря.