Мир, который сгинул - Роберт Хайнлайн (1951)

Вероятно, это последний номер в их жизни. Полдюжины верзил лихорадочно соображают, когда лучше вклиниться в эту нелепую попытку суицида и шлепнуть кого-нибудь по-настоящему, но момент упущен, и им не удается разбудить в себе жажду крови, необходимую для человекоубийства. Айк опрокидывает стакан с молоком и тяжко вздыхает. Затем падает в кресло и закидывает ноги на воображаемую подставку. Они не дрожат. Айк полностью владеет собой. Верзилы делают себе мысленную заметку, что убьют его не ударом в живот – это слишком долго и скучно, – а оторвут ему голову. Ноги Айка по-прежнему не дрожат. Он закрывает глаза и делает вид, что засыпает. Ему удается изобразить даже храп: грудь мерно вздымается, губы беззвучно трепещут. Ни звука. Едва заметным движением Айк показывает, что пукнул. Его губы растягиваются в облегченной улыбке. Кто-то хихикает, и внезапно все осознают: момент упущен безвозвратно. Жизнь Айка Термита и его мимов спасена. Сегодня их никто не убьет; вернись они завтра, их порвут, как сладкую вату, а сегодня все просто займутся своими делами. Айк Термит чувствует, что напряжение спало, и слышит, как головорезы и преступники помельче возвращаются к привычным занятиям и кружкам желтого эля. Спустя минуту он медленно скидывает ноги на пол и открывает глаза.

– Приветствую! Меня зовут Айк Термит. – Он протягивает мне руку в перчатке. Я жму ее, а он прикуривает самокрутку и добавляет: – Мы – Артель мимов Матахакси. – Айк кивает.

Вместе с ним абсолютно синхронно кивают несколько его товарищей. Остальные тут же следуют их примеру, и на мгновение я оказываюсь в море кивающих клоунских лиц. Отныне я буду бережно хранить это воспоминание.

Тут сетчатка моих глаз чуть не взрывается при виде Марбеллы, исполняющей танец с удавом. Очевидно, это не номер с морскими звездами, обещанный в соседнем заведении, потому что: 1) нет ковбоев; 2) змея, похоже, с Мадагаскара, а не из Южной Америки; 3) зрелище более чем непристойное, однако с души от него не воротит.

Я киваю всей Артели мимов Матахакси, и Айк Термит широко улыбается, а Джим Хепсоба хлопает его по спине и заявляет, что идиот, которому хватило ума заказать молоко в таком притоне, – однозначно наш человек. Верю Джиму на слово. Мимов принимают в компанию, и они длинной вереницей семенят к нашему столику, каждый с пивом, коктейлем или чистым спиртом, без улыбок – нас атакует Бригада Экзистенциалистов.

Айк Термит поднимает бокал и произносит тост:

– Выпьем за героя этого часа!

Два его приятеля встают и передают те же самые слова жестами. Поскольку они серьезно пьяны, вся сценка с циферблатом превращается в фарс, и они падают обратно, беззвучно хохоча.

Я спрашиваю Айка, почему ему можно разговаривать.

– Это как у траппистов, – отвечает он.

Просветления не наступает.

– Ну, трапписты, – повторяет Айк Термит.

Отныне мы друзья навек: вместе пьем пиво, а женщины в блестках – Лорен Бэколл для бедных – хрипло дышат нам в лицо (Лорен из того фильма с Хамфри Богартом, где она играет сногсшибательную, откровенно сексапильную красотку, а не из тех, где она сдержанна, мила и довольно неразговорчива).

– Трапписты – монахи, – с совиной точностью поясняет Айк Термит. – Они дают обет молчания, но кому-то одному разрешается говорить, чтобы другим не приходилось. Уполномоченный голос ордена. Это должен быть такой человек, которому не будет вреда от слов. Он просветлен, его внутреннее молчание столь абсолютно, что простыми словами его не нарушишь.

– И это ты?

Айк Термит кивает:

– Я абсолютно безмятежен.

Понятия не имею, что ответить, – любой ответ прозвучит грубо.

– Знаешь, – говорит Айк Термит, – с твоей стороны будет очень любезно притвориться, что ты ведешься на мою чепуху. Иначе мне как-то неловко. Ого!

Последнее восклицание относится к маленькому миму в очках, который тычет в грудь вышибале и говорит ему гадости посредством некоторых общеизвестных жестов.