Мир, который сгинул - Роберт Хайнлайн (1951)

До меня доходит, что я совершил огромную ошибку. Все-таки я не полный идиот, хотя временами очень похож. Моей догадке есть подтверждение: Гумберт Пистл сшибает меня с ног, как вода из брандспойта. Я падаю на спину. Не знаю, куда он меня ударил, да это и неважно. Если что-то сломалось, скоро пойму. Если нет, подумаю об этом позже. Откатываюсь в сторону. Гумберт Пистл очень быстр. Не успеваю я подняться, как он меня ловит. Я уворачиваюсь от кулака, зато пинок попадает в цель, и я опять лечу по воздуху.

Бывают драки, а бывают драки. Первые похожи на диалог: бокс, петушиные бои, даже брачные поединки носорогов. Все это споры. Кто сильнее? Кто быстрее? В драках второго вида (причем первые легко преображаются во вторые, если кому-то не по душе доказываемое) цель – полное уничтожение противника. Эта тяга управляла рукой Гонзо, когда он в меня стрелял, она же двигала изобретателями Сгинь-Бомбы. Желание стереть врага с лица земли и больше о нем не думать. Гумберт Пистл ведет сейчас именно такой бой и непременно погубит меня, если ему не помешать. Вот только я не знаю, как это сделать.

Пистл отделывает меня здоровой рукой. Вторая убрана за спину. Осторожно: это значит, он вооружен. Гумберт Пистл подготовился к бою. Он хочет застать меня врасплох. Или нарочно привлекает внимание к невидимой руке. Легко вырубить противника, если размахивать перед ним разбитой бутылкой: острые края гипнотизируют, суля страшную смерть, а вторая рука тем временем делает дело – раз-два и спокойной ночи. Поэтому я не отвлекаюсь, не гадаю. Двигайся. Увиливай. Враг атакует по прямой и по косой. В твоем теле есть суставы. Пользуйся ими. Я качаюсь и выгибаюсь. Руки перестали молотить по воздуху почем зря и наконец делают что-то полезное. Я не пытаюсь блокировать удары Пистла. На это способен Ронни Чжан. И Гонзо. Я же только меняю направление тяжелой ручищи, чтобы удары не попадали в цель. Шаг. Взмах. Прогиб. Вот так. Он не может до меня дотронуться. Это я еще помню: враг – не каменная стена. У него ограниченные возможности. Но он все еще прячет вторую руку.

Гумберт Пистл за мной наблюдает. Я бы сказал – в предвкушении. Как только я приноравливаюсь к его одноруким атакам, он становится внимательнее. Следит за моими ногами. Я постоянно меняю приемы выхода из-под удара, надеясь найти самую эффективную форму: «Девять Дворцов», «Пять Стихий», «Походка Элвиса». «Походка Элвиса». Пистл выдыхает чаще, будто проголодался. «Походка Элвиса». Его лицо искажается в презрительной ухмылочке – или улыбке. Гумберт Пистл заглядывает мне в глаза и теперь уж точно улыбается. Не мне. Мы не друзья. Мы недруги. Он улыбается моей «Походке Элвиса», словно это последний котенок из утопленного приплода. Узнает ее. И, как в страшном сне, становится больше, сильнее и свирепее, когда я начинаю одерживать верх.

Гумберт Пистл выбрасывает из-за спины левую руку, и это вовсе не протез. Она словно целиком состоит из узловатой кости. Это дубинка. Руки Ронни Чжана были большими, твердыми и очень сильными: конечно, ими можно было держать ложку и носить тяжести. Но важнее другое: однажды Ронни раз и навсегда наметил для себя пределы того, как далеко стоит заходить в превращении своего тела в машину для убийства. Он не хотел, чтобы его руки и ноги годились только на это. Ронни всецело одобрял вынужденное насилие, но другого не признавал. «Я не тренирую ниндзя», – сказал он Райли Тенчу, и так звучало его жизненное кредо. Но легенды ходили. Одна из легенд была о медитации «Железная Кожа».