Мир, который сгинул - Роберт Хайнлайн (1951)

Выбрасываю вперед кулак, и, когда Гумберт Пистл блокирует удар (просто рубит воздух, будто ему ничего не стоит оторвать мне руку; возможно, так и есть), я ступаю в его безопасную зону. Бью локтем в лицо, затем толкаю бедром и плечом – все равно что врезаться в стену. Отскакиваю в сторону, пытаюсь шибануть по ноге. Пистл прогибается и чуть не хватает меня за стопу, резко выбрасывает ногу и бьет меня в плечо. Я прыгаю вокруг него, едва сдерживая желание потереть онемевшую руку. Ногами он не шевелит – только головой, и скручивается, как пружина. Или змея. Затем разворачивается, и его рука – опасная рука – летит к моей груди. Повинуясь какой-то безумной, алогичной мудрости, я бросаюсь прямо на кулак, и это спасает мне жизнь. Сила задействована преждевременно, удар лишен резкости и больше похож на толчок. Мои ноги отрываются от земли.

Гумберт Пистл теряет интерес, что плохо. Его лицо стремительно удаляется. У меня болит грудь. Почему я не приземляюсь? Вспоминаю фонтан мастера У. Неужели я и на этот раз упаду в бассейн? Было бы неплохо. Может, из дома выбегут люди. Пистл не спеша идет за мной. Он знает что-то, чего не знаю я. Опять. Возможно, я упаду в мелкую воду или на край бассейна (тогда там скоро случится прискорбный бытовой несчастный случай). Поворачиваю голову и вижу страшное. Подо мной лишь воздух и темнота. Я вылетел за парапет. «Всякое тело пребывает в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения до тех пор, пока действующие на него силы не изменят это состояние». Я улетаю от Гумберта Пистла, даже удивительно: он такой большой и тяжелый, что должен обладать собственной силой притяжения. Я вижу его безразличное, скучающее лицо и понимаю, что уже скрылся в тени. Меня уничтожили. И я вот-вот ударюсь о землю, очень сильно.

Тут кто-то хватает меня за ноги и тянет в сторону бетонных подпорок террасы. Прелестно. Я не ударюсь о землю, зато расшибу башку о стену. Может, половина моего мозга уцелеет, но если учитывать половину, оставшуюся в голове Гонзо, это будет только четверть. Маловато.

Огонь в ноге. Почему мне то и дело поджигают лодыжки? Но в стену я не врезаюсь. Сильные пальцы, похожие на стальные шнуры, стискивают мои ноги, и голова замирает в опасном расстоянии от стены, но касаться ее не касается. Болит колено. Болит грудь. Но я не умер – в очередной раз.

Натужно пыхтя, доктор Андромас подтягивает меня к себе. Он висит в люльке из канатов и крюков – как и я, вниз головой. Ухватив меня покрепче, он нажимает на какую-то квадратную штуковину, и мы медленно опускаемся на землю, где доктор Андромас хватает меня за грудки, с жаром выпаливает «Идиот!», срывает очки, накладные усы и целует меня в губы. Только сейчас до меня доходит, что доктор Андромас – девушка, Утренняя звезда – это Вечерняя звезда, Кларк Кент – Супермен, а доктор Андромас – Элизабет Сомс из Криклвудской Лощины.

Она отходит, ругается как базарная баба и тащит меня к «Магии Андромаса», припаркованной под деревом. Я падаю на пассажирское сиденье, и мы уезжаем прочь. Элизабет поворачивается ко мне.

– Идиот! – яростно повторяет она. Но таким тоном, будто я сделал что-то правильное.

«Магия Андромаса» ни быстра, ни неприметна, однако нас, по-видимому, никто не ищет. Гумберт Пистл сбросил меня с обрыва и вернулся на пирушку. Никто меня не потерял, кроме, быть может, Бадди Кина. Элизабет Сомс везет нас по извилистым ночным улицам Хавиланда. Для порядка она нацепила обратно усы (на редкость неправдоподобные, как я теперь понимаю) и цилиндр. Я пригнулся и стараюсь быть похожим на реквизит. Мне было бы неудобно, если бы несколько минут назад меня не попытались убить Железным Кулаком. Наконец Элизабет сворачивает в какой-то подземный гараж и за руку ведет меня по сырому туннелю, затем по лестнице наверх, где из нескольких голубятен устроено некое подобие жилища. Все это наталкивает меня на мысль, что нам есть о чем поговорить.

– Да, – говорит Элизабет, – есть. – Но ничего не говорит.