Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли (2015)

Вся конгрегация – человек пятьдесят мирян и десятка два священнослужителей – встала при появлении священника, отправляющего службу. На нем было зеленое облачение – как обычно во все воскресенья после Троицы.

– Introibo ad altare Dei.

Фраза эта произносилась нараспев. Священник был седовлас. Когда он повернулся к нам, оказалось, что у его глаз особый оттенок синего цвета, так хорошо знакомый мне по глазам моих отца и братьев. На самом деле половина мужчин старшего поколения в Бриджпорте были похожи на него.

– Это отец Кевин, – снова шепнула мне Мэй.

Отец Кевин как раз начал читать «Господи помилуй», когда появилась парочка опоздавших. Вместо того чтобы побыстрее занять свободные места, они гордо уселись на первом ряду, всем своим видом говоря: «Вот теперь церемонию можно начинать». Мужчина, высокий, белокурый, одетый в прекрасно сшитый серый костюм, выглядел очень важно. «Не ирландец, – подумала я, – но и не француз». А вот женщина, пришедшая с ним, определенно была парижанкой. Невысокая и темноволосая, в очень простой, но элегантной черной шляпке с одним белым пером. При виде ее мне неудержимо захотелось немедленно сорвать виноградную гроздь, которую я пришила на собственный головной убор. Юбка и жакет незнакомки такого же серого цвета, как и костюм ее спутника, изящно облегали стройную фигурку. Корсета на ней не было.

Я толкнула Мэй в бок:

– Кто это?

– Артур Кейпел, – шепотом ответила она. – Он англичанин, но католик. А с ним… Ну, в общем, это Габриэль Шанель.

– А-а-а, – довольно громко протянула я. Ну конечно.

– Kyrie eleison[63], – начал священник, и месса продолжилась.

– А почему они оба здесь? – поинтересовалась я у Мэй.

– Вероятно, они друзья отца Кевина. Он знаком с самыми необычными людьми.

Отец Кевин ступил на кафедру.

– Евангелие от Матфея, – произнес он и перекрестил свои губы. Мы все сделали то же самое. Но когда из его уст сплошным потоком полились слова, я ничего не поняла и удивленно посмотрела на Мэй.

– Это ирландский язык. Гаэльский, – пояснила она.

Язык моих предков, моей матери и бабушки, был чужим для меня.

Священник закончил с Евангелием и начал проповедь – тоже по-ирландски, – часто вызывая у слушателей смех и одобрительное кивание головой. Я же уловила от силы пару слов. Я увидела, как Артур Кейпел склонился к Габриэль Шанель. Она закрыла глаза.

Пришло время причастия, и я решила не лицемерить. Я не могу причащаться. Мне нужно либо исповедоваться, либо вообще оставить католицизм.

Когда все направились к ограждению алтаря, на скамье остались только я и Габриэль Шанель. Питер наверняка заметил, что я не пошла к причастию. Я молилась, чтобы он объяснил это тем, что я, скажем, нарушила свой пост, выпив воды, а не приняла на душу смертный грех или, и того хуже, что я протестантка или вовсе отступилась от веры.

Как бы там ни было, Питер почти не разговаривал со мной, когда мы все собрались в гостиной, чтобы выпить по чашке очень крепкого чая и полакомиться багетом с очень вкусным маслом.

– Масло из графства Керри, с фермы Дэнни Салливана, – пояснила мне Мэй.

Она указала на полноватого мужчину, разговаривавшего с Артуром Кейпелом, пока Габриэль Шанель стояла, растерянно оглядывая комнату.

– Конченый тупица, но земли у него море, – продолжила Мэй. – Занимается разведением лошадей. Об этом они как раз и говорят. Похоже, оба помешаны на этом.

К нам подошел Джеймс Маккарти.

– Добро пожаловать, – ухмыльнулся он, – на те единственные два часа в неделю, о которых я в состоянии написать своей маме.

Мэй покачала головой.

– Он из мятежного графства Корк и любит строить из себя крутого. Хотя на самом деле вполне приличный парень.

Джеймс засмеялся, а к нам тем временем присоединился отец Кевин, и Мэй познакомила нас.