Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи - Батист Болье (2013)

Он вошел в комнату. У пациента в полном разгаре приступ агрессии (если в словах “приступ агрессии” поменять довольно много букв, получится “он буянит”).

Типа “сейчас разобью этот хренов телевизор, переверну шкаф, а вы все гады и вообще козлы”.

Шеф Викинг на глазах у остолбеневшей медсестры схватил пациента в охапку, швырнул его на кровать, и пока он там барахтался, накрыл его диванной подушкой и… уселся сверху:

– Закрой пасть! Сейчас же! Иначе задохнешься.

Медсестра перепугалась:

– Доктор, что вы делаете?

– Лечу его.

Пару минут спустя пациент, став тихим и сговорчивым, смиренно проводил бригаду до самой машины.

Думаете, он вел себя жестоко? Шеф Викинг – это шеф Викинг, а не генерал Бэмби или директор Динь-Динь.

Нет, он не кто-нибудь, а ШЕФ ВИКИНГ.

И это работает!

Пациентка из седьмой палаты, ничуть не робея, привела свой довод:

– “Мудрость не имеет нужды в насилии”. Так сказал Толстой[21].

Он подхватил:

– Мудрость без насилия? Согласен. Но не с психами. Тут, чтобы достичь цели, нужно быть очень искусным и обладать приличными манерами. Я далек от искусства, и с манерами у меня проблема!

Я заметил, что он доверяет прекрасной незнакомке, и это меня не удивило: в одном шаге от великого перехода все условности и запреты отменяются. Тем, кто одной ногой в могиле, все мы не чужие.

Шеф Викинг прочистил горло, и его взгляд затуманился. Я догадался: сейчас он расскажет ту самую историю… которую тяжело вспоминать.

Двадцать пять лет назад – он тогда был совсем молодым врачом – его вызвали на дорожную аварию. Надо было это слышать: его тембр, паузы между словами, мучительные попытки сглотнуть слюну, словно в горле колючая проволока… Он держал эту историю в заточении.

Целых двадцать пять лет?

Нет, это случилось вчера. И правда, для него это случилось вчера, двадцать пять лет тому назад.

– “Пежо двести пять” развалился надвое: сто два с половиной – одна половина, сто два с половиной – вторая. Сплошной металл. Туго скрученный металл. С одной стороны – восемнадцатилетний брат, с другой – четырнадцатилетняя сестра. При ударе обе головы снесло начисто. Одновременно. Погибли вместе. Ничего не осталось.

Он помолчал.

– Плоть.

Снова пауза.

– Спустя два часа в больницу приехали родители: “Здравствуйте, мы хотели бы узнать, что с нашими детьми. Они вроде бы попали в ДТП”.

Ступор.

Он опять замолчал, потом продолжал:

– Мэр, жандармы, пожарные, бригада “скорой” – все наложили в штаны. Никто им ничего не сказал. Я отвел их в свой кабинет. Заставил сесть, закрыл дверь и…

(…)

Мать захотела увидеть тела, обнять их в последний раз. Я объяснил ей, что по закону мы не имеем права открывать патолого-анатомические мешки. Врал, конечно, но голов-то не было, а значит… Мы воспользовались строительной пеной. Пришла мать, обняла одного, потом второго, поцеловала, попрощалась с пеной. Для нее там, в мешках, были сын и дочь. Это и вправду были они. От ее жизни остались лишь клубки пены под пластиковой пленкой, две ее половины разбились, ударившись о дерево.

Он опустил голову. Жар-птица повернулась к окну и стала смотреть на снег, укрывший холмы.

– “Вместе с материнской любовью на заре вашей юности вам дается обещание, которое жизнь никогда не выполняет”[22], – проговорила она. – Это Ромен Гари.

Шеф Викинг поднялся: он не совсем пришел в себя, но уже обрел обычную уверенность.

– Ну вот, на сегодня все. Зайду завтра. Ждите меня здесь.

Мне всегда нравится, когда он говорит таким тоном. Он запрещает людям умирать.