Сталинград - Энтони Бивор (1998)

14-я танковая дивизия, изрядно потрепанная в ходе уличных боев в Сталинграде, еще не имела возможности восстановить силы. Румынские части были укомплектованы легкими танками «шкода» чехословацкого производства, не имевшими в противостоянии с русскими Т-34 никаких шансов. Находившаяся в резерве 22-я танковая дивизия как резервное формирование жила на голодном пайке горючего. За длительный период бездействия в ее машинах поселились мыши. Они перегрызли электропроводку, а замены под рукой не было. Тем временем другие полки дивизии непрерывно дробили и посылали «туда и сюда»[559] – в зависимости от того, откуда раздавались крики о помощи со стороны румынской армии. Чтобы успокоить союзников, небольшие группы – два танка и пара противотанковых орудий – перебрасывались с одного участка на другой. Личный адъютант фюрера от люфтваффе Николаус фон Белов позже утверждал, что «Гитлер был неправильно проинформирован относительно состояния танкового корпуса»,[560] но даже если это действительно так, фюрер сам виноват в том, что штабисты часто стремились замолчать нелицеприятную правду.

Южнее Сталинграда единственным резервным соединением в тылу 6-го румынского корпуса была 29-я мотопехотная дивизия, однако 10 ноября ей приказали быстро выдвинуться в расположение 3-й румынской армии к поселку Перелазовский.[561] Этот поселок был центром сосредоточения 48-го танкового корпуса. Несмотря на предостережения генерала Гота, немецкое командование не восприняло всерьез угрозу, нависшую над южным флангом.

В первой половине ноября погода была неустойчивой. Это сильно затрудняло выдвижение советских соединений на исходные позиции. Вслед за ледяными дождями внезапно ударили сильные морозы. Многие части, собранные для операции «Уран» в спешке, не успели получить зимнее обмундирование. Не хватало не только рукавиц и шапок, но даже портянок, которые у красноармейцев были вместо носков.

7 ноября, когда 81-я кавалерийская дивизия из состава 4-го кавалерийского корпуса шла маршем по калмыцкой степи южнее Сталинграда, 14 человек, в основном узбеки и туркмены, не получившие теплого обмундирования, замерзли насмерть, «вследствие безответственного отношения командиров».[562] Офицеры ехали впереди, не ведая о том, что происходит у них за спиной. Замерзшие солдаты, не в силах удержаться в седле, падали с лошадей, а сержанты, не зная, что делать, просто укладывали их в повозки. Так они и умерли от переохлаждения. Не выдерживали и животные… Только в одном эскадроне от холода околели 35 лошадей.

Некоторые солдаты всеми силами пытались увильнуть от предстоящего сражения. В 93-й стрелковой дивизии во время выдвижения вперед произошло семь случаев самострела и были схвачены двое дезертиров. «В последующие несколько дней, – докладывало Щербакову политуправление Сталинградского фронта, – будут преданы суду другие предатели, в том числе член партии, который, находясь в карауле, прострелил себе левую руку».[563]

В Кремле обстановка становилась все более нервозной. Жукову пришлось доложить Сталину о том, что начало операции «Уран» придется перенести на десять дней, на 19 ноября. Трудности с транспортом, в первую очередь нехватка грузовиков, не позволили в полном объеме обеспечить горючим и боеприпасами ударные части. Сталин опасался, что немцы все-таки узнают о готовящейся операции и примут контрмеры, но вынужден был согласиться. Советский вождь потребовал, чтобы ему сообщали о малейших изменениях в расстановке сил 6-й армии. Затем, 11 ноября, Сталин вдруг озаботился тем, что не хватит самолетов и люфтваффе опять будет господствовать в воздухе. Однако в конце концов он успокоился. Жуков проработал свой план очень тщательно, и большевистский лидер чувствовал, что на этот раз он сможет взять реванш.

13 ноября Жуков и Василевский вылетели в Москву – им предстоял доклад у Сталина. «По тому, как он не спеша раскуривал трубку, – писал позже Жуков, – поглаживал усы и ни разу нас не перебил, было видно, что Сталин доволен».[564]