Сталинград - Энтони Бивор (1998)

Немцы – соседи румын – видели, как на их союзников накатывают «массы советских танков и волны пехоты в количестве, не виданном до сих пор».[590] Гебеле поддерживал связь с командиром румынского полка, полковником Гроссом, во время Первой мировой войны служившим в австро-венгерской армии и свободно владевшим немецким языком. По свидетельству майора, на всем участке обороны у солдат Гросса была всего одна 37-миллиметровая противотанковая пушка на конной тяге, но румынские солдаты, в прошлом в основном крестьяне, сражались храбро, особенно если учесть, что они знали – помощи им ждать неоткуда, рассчитывать нужно только на себя. Их офицеров и младших командиров «никогда не видели на передовой, все свое время они проводили в тылу и пьянствовали».[591] В советских донесениях между тем указывалось, что румынские войска были вооружены значительно лучше, чем это было на самом деле. Первая машина из 13-й танковой бригады, прорвавшей оборону, якобы сокрушила гусеницами не меньше четырех противотанковых орудий и подавила три огневые точки.[592]

Гебеле следил за атакой русских с наблюдательного пункта на своем участке. Вот его свидетельство: «Румыны сражались храбро, однако у них не было шансов долго продержаться под натиском советских войск».[593] Атака проходила «как на полигоне: выстрелить – продвинуться – выстрелить – продвинуться». Это подтверждают и кадры кинохроники: танки Т-34 мчатся вперед, взметая гусеницами снег, неся на броне по восемь автоматчиков в белых маскхалатах. Но наступающим войскам пришлось столкнуться с большими проблемами. Соединениям, атаковавшим южнее Сталинграда, остро не хватало горючего, боеприпасов и продовольствия. Осуществлять снабжение через почти замерзшую Волгу с каждым днем становилось все труднее. К концу третьих суток в 157-й стрелковой дивизии не осталось ни мяса, ни хлеба.[594] Чтобы решить эту проблему, весь автотранспорт 64-й армии, в том числе санитарные машины, задействовали для перевозки всего необходимого наступающим частям.[595] Обратно грузовики везли раненых, которых во время продвижения вперед просто оставляли на снегу.

Солдаты передовых ударных частей испытывали необыкновенное воодушевление, настоящий патриотический подъем. Они понимали, что творят историю, и показывали чудеса героизма. Рядовой Фомкин из 157-й стрелковой дивизии, например, вызвался идти перед танками, проводя их через минное поле. Не приходится сомневаться и в достоверности донесения политуправления Сталинградского фронта о той радости, с которой войска восприняли наступление: «…настал долгожданный час, когда защитники Сталинграда прольют кровь врага за кровь наших жен и детей, погибших солдат и офицеров».[596] Для тех, кто принимал участие в наступлении, это были «самые счастливые дни во всей войне»,[597] даже если потом на их долю выпали бои в Берлине, его падение и окончательная капитуляция Германии.

Оскверненная Родина наконец могла почувствовать себя отмщенной, хотя расплачиваться первыми пришлось не немцам, а румынам. Правда, по мнению начальника штаба армии генерала Гота, румынская пехота страдала от «танкобоязни».[598] Согласно советским донесениям, многие румынские солдаты сразу бросали оружие, поднимали руки вверх и кричали: «Antonescu kaputt!»[599] Также в них говорится о многочисленных случаях самострелов в румынской армии – солдаты стреляли себе в левую руку, а потом перебинтовывали рану, наложив на нее хлеб (они были уверены, что так им удастся избежать заражения). Пленных румын сгоняли в колонны, однако, прежде чем их отправили в лагеря, многих, возможно несколько сотен человек, красноармейцы просто расстреляли. Может быть, причиной суровой расправы стало то, что в расположении румынских частей нашли тела замученных советских офицеров.