Убить пересмешника - Харпер Ли (1964)

– Да, сэр, и еще много всего. Что Аттикус позор всей семьи и что мы с Джимом у него одичали…

У дяди Джека стало такое лицо – я подумала, сейчас мне опять попадет. Потом он сказал:

– Ну, посмотрим – (Тут я поняла, что попадет Фрэнсису). – Вот возьму и сегодня вечером туда съезжу.

– Пожалуйста, сэр, оставьте все, как есть. Пожалуйста!

– Нет уж, ничего я так не оставлю, – сказал дядя Джек. – Пускай Александра знает. Надо же додуматься… Ну погоди, доберусь я до этого мальчишки…

– Дядя Джек, обещай мне одну вещь, ну пожалуйста! Не говори про это Аттикусу! Он… он меня один раз попросил терпеть и не злиться, что бы про него ни сказали, и… и пускай он думает – мы дрались из-за чего-нибудь еще! Дай слово, что не скажешь, ну пожалуйста!..

– Но я не желаю, чтобы Фрэнсису это так сошло…

– А ему и не сошло. Дядя Джек, может, ты мне перевяжешь руку? Еще немножко кровь идет.

– Конечно, перевяжу, малышка. С величайшим удовольствием. Нет на свете руки, которую мне так приятно перевязать. Не угодно ли пройти сюда?

Дядя Джек учтиво поклонился и пригласил меня в ванную. Он промыл и перевязал мне пальцы и все время смешно рассказывал про почтенного близорукого старичка, у которого был кот по имени Бульон и который, отправляясь в город, считал все трещинки на тротуаре.

– Ну вот и все, – сказал дядя Джек. – Настоящей леди полагается на безымянном пальце носить обручальное кольцо, а у тебя останется шрам.

– Спасибо, сэр. Дядя Джек…

– Да, мэм?

– Что такое потаскуха?

Дядя Джек опять принялся рассказывать что-то длинное про старика премьер-министра, который заседал в палате общин и во время самых бурных дебатов, когда все вокруг с ума сходили, поддувал кверху перышки, да так, что они не падали. Наверно, он старался ответить на мой вопрос, но выходило как-то непонятно.

Потом, когда мне уже полагалось спать, я спустилась вниз попить воды и из коридора услыхала – в гостиной разговаривали дядя Джек с Аттикусом.

– Я никогда не женюсь, Аттикус.

– Почему?

– Вдруг будут дети…

– Тебе придется многому поучиться, Джек, – сказал Аттикус.

– Знаю. Твоя дочь преподала мне сегодня первые уроки. Она сказала, что я ничего не понимаю в детях, и объяснила почему. И она совершенно права. Аттикус, она растолковала мне, как я должен был с ней обращаться… ей-богу, я ужасно жалею, что отшлепал ее.

Аттикус фыркнул:

– Она вполне заслужила трепку, так что пусть совесть тебя не слишком мучает.

Я замерла: вдруг дядя Джек возьмет и расскажет Аттикусу…

– У нее весьма богатый лексикон. Но половину бранных слов она говорит, не понимая их значения. Она меня спросила, что такое потаскуха.

– Ты объяснил?

– Нет, я рассказал ей про лорда Мелбурна.

– Когда ребенок о чем-нибудь спрашивает, Джек, ради всего святого, не увиливай, а отвечай. И не заговаривай зубы. Дети есть дети, но они замечают увертки не хуже взрослых, и всякая увертка только сбивает их с толку. Нет, – задумчиво продолжал отец, – наказать ее сегодня следовало, но только не за то. Все дети в известном возрасте начинают ругаться, а когда поймут, что бранью никого не удивишь, это проходит само собой. А вот вспыльчивость сама не пройдет. Девочка должна научиться держать себя в руках, да поскорее, ей предстоит несколько трудных месяцев. Впрочем, она понемногу набирается ума-разума. Джим становится старше, и она все больше берет с него пример. Ей только надо изредка помочь.

– Аттикус, а ведь ты ее никогда и пальцем не тронул?

– Признаться, нет. До сих пор довольно было пригрозить. Она изо всех сил старается меня слушаться, Джек. Это у нее далеко не всегда выходит, но она очень старается.

– Но секрет ведь не в этом, – сказал дядя Джек.