Ладно, будь по-твоему. Я ушла от него на кухню. Кэлпурния лущила горох и вдруг сказала:

– Что же мне с вами делать в воскресенье, как вы в церковь пойдете?

– Да очень просто. Деньги на церковную кружку нам Аттикус оставил.

Кэлпурния прищурилась, и я сразу угадала ее мысли.

– Кэл, – сказала я, – ты же знаешь, мы будем хорошо себя вести. Мы уже сколько лет в церкви не балуемся.

Видно, Кэлпурния вспомнила один дождливый воскресный день – мы тогда оставались одни, ни отца, ни учительницы не было. Ребята всем классом отвели Юнис Энн Симпсон в котельную и привязали к стулу. А потом забыли про нее, поднялись наверх и тихо и смирно слушали проповедь, как вдруг поднялся гром и звон: где-то чем-то колотили по трубам парового отопления; под конец кто-то пошел узнать, что случилось, и извлек на свет божий Юнис Энн, и она заявила, что не желает больше играть в мученика, – Джим Финч говорил, если у нее довольно веры, она не сгорит, но внизу очень жарко.

– И потом, Кэл, ведь Аттикус не первый раз нас оставляет одних, – протестовала я.

– Да, когда наверняка знает, что ваша учительница будет в церкви. А в этот раз он ничего не сказал – видно, забыл.

Кэлпурния озабоченно почесала в затылке и вдруг улыбнулась.

– А может, вы с мистером Джимом завтра пойдете в церковь со мной?

– Ой, правда?

– Ты, видно, не против? – засмеялась Кэлпурния.

В субботу вечером Кэл всегда скребла и терла меня на совесть, но уж в этот день она превзошла самое себя. Заставила меня два раза намылиться и каждый раз меняла воду, чтобы смыть мыло; сунула мою голову в таз и вымыла шампунем. Она уже сколько лет полагалась на самостоятельность Джима, а в этот вечер пошла его проверить, так что он возмутился:

– В этом доме вымыться спокойно не дадут, всем надо совать свой нос в ванную!

Наутро Кэлпурния раньше обычного «занялась нашими туалетами». Когда она оставалась у нас ночевать, она всегда спала в кухне на раскладушке; в то утро вся раскладушка была завалена нашими воскресными нарядами. Мое платье Кэлпурния так накрахмалила, что оно стояло вокруг меня колоколом. Она заставила меня надеть нижнюю юбку и туго повязала вместо пояса розовую ленту. Мои лакированные туфли она так долго терла черствым хлебом, что уже могла смотреться в них, как в зеркало.

– Мы прямо как на карнавал собираемся, – сказал Джим. – Для чего это, Кэл?

– Пускай кто попробует сказать, что я плохо смотрю за моими детьми, – пробормотала Кэлпурния. – Мистер Джим, вам никак нельзя надевать этот галстук с этим костюмом. Он зеленый.

– Ну и что?

– А костюм синий. Вы разве не видите?

– Э-э! – закричала я. – Джим не разбирает цветов!

Джим сердито покраснел, но Кэлпурния сказала:

– А ну, хватит. Раз вы идете в «Первую покупку», надо не дуться, а улыбаться.

«Первая покупка» – африканская методистская молельня – стояла у южной окраины города, в негритянском квартале, за дорогой на старую лесопилку. Это ветхое деревянное строение, с которого облезла вся краска, было единственной в Мейкомбе церковью с колокольней; называлось оно так потому, что было построено на первые заработки освобожденных рабов. По воскресеньям в нем молились негры, а по будням там собирались белые и играли в кости.

На церковном дворе и рядом на кладбище глинистая почва была твердая как камень. Если кто-нибудь умирал в жаркую пору, тело хранили во льду, пока не пойдут дожди и земля не размякнет. Далеко не на всякой могиле можно было увидеть надгробный камень, да и тот крошился; могилы недавние обложены были по краю яркими цветными стеклышками и осколками бутылок из-под кока-колы. Иную могилу охранял громоотвод – видно, усопший был беспокойного нрава; на могилах младенцев торчали огарки догоревших свечей. Нарядное это было кладбище.