То же самое мы с Джимом выслушивали каждое воскресенье, разница была в одном – преподобный Сайкс с церковной кафедры свободнее высказывал свое мнение о каждом грешнике в отдельности: Джим Харди уже пять воскресений кряду не появляется в церкви, а он не болен. Констэнс Джексон следует быть осмотрительнее, как бы ей не рассориться с ближними своими – до нее никому за все существование квартала не приходило на ум городить забор назло соседу.

Проповедь кончилась. Преподобный Сайкс стал у столика перед кафедрой и призвал вносить пожертвования – это мы с Джимом видели впервые. Прихожане по одному выходили вперед и опускали в черную эмалированную жестянку из-под кофе пять или десять центов. Мы с Джимом тоже пошли, наши монетки звякнули в жестянке, и нам было тихо сказано:

– Спасибо, спасибо.

К нашему изумлению, преподобный Сайкс высыпал деньги на столик и пересчитал. Потом выпрямился и сказал:

– Этого недостаточно. Нам надо собрать десять долларов.

Прихожане заволновались.

– Вы все знаете, зачем это нужно: пока Том в тюрьме, Элен не может оставить детей и пойти работать. Если каждый даст еще десять центов, будет достаточно… – Преподобный Сайкс помахал рукой и крикнул кому-то через всю молельню: – Закрой двери, Алек. Никто не выйдет отсюда, пока мы не соберем десять долларов.

Кэлпурния порылась в сумочке, вытащила потрепанный кожаный кошелек и протянула Джиму блестящий четвертак.

– Нет, Кэл, – прошептал Джим, – мы сами. Где твои десять центов, Глазастик?

В церкви становилось душно, и я подумала – верно, мистер Сайкс хочет взять свою паству измором. Трещали веера, шаркали ноги, любителям жевать табак становилось невмоготу.

Я вздрогнула от неожиданности – преподобный Сайкс вдруг сказал сурово:

– Карлоу Ричардсон, я еще не видел тебя у этого столика.

Худой человек в штанах цвета хаки вышел вперед и опустил монету в жестянку. Паства одобрительно загудела. Потом преподобный Сайкс сказал:

– Пусть каждый из вас, у кого нет детей, пожертвует еще десять центов. И тогда у нас будет достаточно.

Медленно, с трудом десять долларов были собраны. Двери растворились, повеяло теплым ветерком, и мы вздохнули легче. Зибо стих за стихом прочитал «На бурных брегах Иордана», и воскресная служба кончилась.

Я хотела остаться и все рассмотреть, но Кэлпурния повела меня по проходу. В дверях она задержалась, чтобы поговорить с Зибо и его семейством, а мы с Джимом поболтали с мистером Сайксом.

У меня вертелось на языке сто вопросов, но я решила – после спрошу у Кэлпурнии.

– Мы очень рады, что вы пришли к нам сегодня, – сказал преподобный Сайкс. – Ваш папа – лучший друг нашего прихода.

Любопытство все-таки одолело меня.

– А почему вы собирали деньги для жены Тома Робинсона?

– Разве вы не слыхали? – спросил преподобный Сайкс. – У Элен трое маленьких, и она не может работать…

– А почему ей не взять их с собой, ваше преподобие? – спросила я.

Негритянки, работавшие на хлопковых плантациях, всегда брали малышей с собой и усаживали их куда-нибудь в тень, обычно между двумя рядами кустов. Тех, кто еще и сидеть не умел, матери привязывали себе за спину на индейский лад или завертывали в пустые мешки из-под хлопка и клали на землю.

Преподобный Сайкс замялся.

– По правде говоря, мисс Джин-Луиза, сейчас Элен не так-то просто найти работу… Когда наступит время собирать хлопок, я думаю, ее возьмет мистер Линк Диз.

– А почему ей сейчас не найти работу?

Преподобный Сайкс не успел ответить, Кэлпурния положила руку мне на плечо. И я послушно сказала:

– Спасибо, что вы позволили нам прийти.

Джим сказал то же самое, и мы пошли домой.

– Кэл, я знаю, Тома Робинсона посадили в тюрьму, он сделал что-то ужасно плохое, а Элен почему не берут на работу? – спросила я.

Кэлпурния в темно-синем муслиновом платье и высокой шляпке шла между мною и Джимом.