Убить пересмешника - Харпер Ли (1964)

Я не могла придумать, о чем еще с ней говорить. Сказать по совести, я никогда не знала, о чем с ней говорить, и сейчас сидела и вспоминала наши прошлые тягостные беседы: «Как поживаешь, Джин-Луиза?» – «Очень хорошо, благодарю вас, мэм, а вы как поживаете?» – «Хорошо, спасибо. А чем ты все это время занималась?» – «Ничем». – «Как, неужели ты ничего не делаешь?» – «Ничего». – «Но у тебя, наверно, есть друзья?» – «Да, мэм». – «Так чем же вы все занимаетесь?» – «Ничем».

Тетя, конечно, считала меня круглой дурой, один раз я слышала – она сказала Аттикусу, что я отсталая.

Что-то было неладно, но расспрашивать не захотелось: по воскресеньям тетя Александра всегда бывала сердитая. Наверно, из-за корсета. Она была не толстая, но весьма солидная особа и сильно затягивалась – бюст получался такой высокий, что смотреть страшно, сзади все очень пышно, талия в рюмочку, – глядя на эту фигуру, поневоле подумаешь, что наверно, в молодости тетя Александра была как песочные часы. С какого боку ни посмотри, выходило очень внушительно.

Остаток дня прошел в тихом унынии – так всегда бывает, когда приедут родственники, – а потом мы заслышали автомобиль и сразу ожили. Это из Монтгомери вернулся Аттикус. Джим забыл свою солидность и вместе со мной побежал его встречать. Джим выхватил у Аттикуса чемодан и портфель, а я повисла у него на шее; он на лету поцеловал меня, и я спросила:

– А книжку ты мне привез? А знаешь, тетя приехала!

Аттикус сказал – привез и знает.

– Тетя будет у нас жить, ты рада?

Я сказала – очень рада, это была неправда, но бывают такие обстоятельства, что приходится и соврать, раз уж все равно ничего не поделаешь.

– Мы решили, что настало время, когда детям необходимо… в общем вот что, Глазастик, – сказал Аттикус, – тетя делает мне большое одолжение, и вам обоим тоже. Я не могу весь день сидеть с вами дома, и этим летом нам придется трудно.

– Да, сэр, – сказала я.

Я ничего не поняла. Мне только показалось, что не так уж Аттикус звал тетю Александру, это она сама все придумала. У нее была такая манера, она заявляла – так лучше для семьи, вот, наверно, и к нам она поэтому переехала.

Мейкомб встретил тетю Александру очень приветливо. Мисс Моди Эткинсон испекла свой любимый торт, до того пропитанный наливкой, что я стала пьяная; мисс Стивени Кроуфорд приходила в гости и сидела часами, причем больше все качала головой и говорила «гм-гм». Мисс Рейчел зазывала тетю днем пить кофе, и даже мистер Натан Рэдли один раз заглянул к нам во двор и сказал, что рад ее видеть.

Потом тетя Александра расположилась у нас как дома, и все пошло своим чередом, и можно было подумать, будто она весь век тут живет. Ее славу отличной хозяйки еще подкрепили угощения на собраниях миссионерского общества (тетя не доверяла Кэлпурнии печь и стряпать деликатесы, которые должны были поддерживать силы слушателей во время длиннейших докладов Общества распространения христианства на Востоке); она вступила в Мейкомбский дамский клуб и стала его секретарем. В глазах мейкомбского высшего света тетя Александра была последней представительницей аристократии: манерами обладала самыми изысканными, какие приобретаются только в лучших закрытых школах и пансионах; была образцом и авторитетом в вопросах морали; мастерски владела искусством намека и не знала себе равных по части сплетен. Когда она училась в школе, ни в одной хрестоматии не упоминалось о внутренних сомнениях, и тетя Александра понятия о них не имела. Она не ведала скуки и не упускала случая выступить в роли главного арбитра: наводила порядок, давала советы, остерегала и предупреждала.

Она никогда не забывала упомянуть о слабостях любого другого рода и племени, дабы возвысить славный род Финчей, – эта привычка иногда злила Джима, а чаще забавляла.

– Тете надо быть поосторожнее в словах, она наводит критику чуть не на всех в Мейкомбе, а ведь половина города нам родня.