– Аттикус, как же мы теперь будем? Все станет по-другому, и ты…

Он погладил меня по затылку.

– Не волнуйся, – сказал он. – Погоди волноваться.

И тут я поняла – он опять с нами. Ноги у меня уже не были как чужие, и я подняла голову.

– Ты правда хочешь, чтобы мы были такие? Ничего я не помню, как это Финчам полагается по-особенному себя вести…

– И не надо вспоминать. Оставим это.

Он вышел. Он чуть было не хлопнул дверью, но в последнюю минуту спохватился и тихо ее притворил. Мы с Джимом еще смотрели вслед, и вдруг дверь опять отворилась, и в нее заглянул Аттикус. Он высоко поднял брови, очки соскользнули на кончик носа.

– Кажется, я становлюсь все больше похож на кузена Джошуа? Как по-вашему, может, я тоже обойдусь нашему семейству в пятьсот долларов?

Теперь-то я понимаю, чего добивался от нас Аттикус, но ведь он был всего лишь мужчина. А с такими тонкостями воспитания умеют справляться только женщины.

Глава 14

От тети Александры мы больше не слыхали про семейство Финч, зато в городе слышали больше чем достаточно. По субботам, если только Джим брал меня с собой (теперь он прямо не переносил, когда я появлялась с ним на людях), мы прихватим, бывало, свои пятаки и пробираемся по улицам в распаренной толпе, а за спиной нет-нет да и скажут:

– Вон его ребята!

Или:

– Видал Финчей?

Оглянешься – никого, только какой-нибудь фермер с женой изучает клизмы в витрине аптеки. Или две коренастые фермерши в соломенных шляпах сидят в двуколке.

А какой-то костлявый человек поглядел на нас в упор и сказал совсем непонятно:

– Кто заправляет нашим округом, им наплевать, хоть над всеми подряд насильничай, они и не почешутся.

Тут я вспомнила, что давно хотела задать Аттикусу один вопрос. И в тот же вечер спросила:

– Что такое насильничать?

Аттикус выглянул из-за газеты. Он сидел в своем кресле у окна. С тех пор как мы стали старше, мы с Джимом великодушно решили после ужина полчаса его не трогать – пускай отдыхает.

Он вздохнул и сказал – насилие есть плотское познание женщины силой и без ее согласия.

– Только и всего? А почему я спросила Кэлпурнию, а она не стала мне отвечать?

Аттикус поглядел внимательно:

– О чем это ты?

– Ну, мы тогда шли из церкви, и я спросила Кэлпурнию, что это значит, и она сказала спросить у тебя, а я забыла, а теперь спросила.

Аттикус опустил газету на колени.

– Объясни, пожалуйста, еще раз, – сказал он.

И я ему рассказала, как мы ходили с Кэлпурнией в церковь. Аттикусу это, по-моему, очень понравилось, но тетя Александра до этого спокойно вышивала в своем углу, а тут отложила работу и смотрела на нас во все глаза.

– Значит, тогда, в воскресенье, вы возвращались с Кэлпурнией из ее молельни?

– Да, мэм, – сказал Джим. – Она взяла нас с собой.

Я вспомнила еще кое-что:

– Да, мэм, и она обещала, что я как-нибудь приду к ней в гости. Аттикус, я в воскресенье и пойду, ладно? Кэл сказала, если ты куда-нибудь уедешь, она сама за мной зайдет.

– Ни в коем случае!

Это сказала тетя Александра. Я даже вздрогнула, круто обернулась к ней, потом опять к Аттикусу – и заметила, как он быстро на нее взглянул, но было уже поздно. Я сказала:

– Я вас не спрашивала!

Аттикус такой большой, а с кресла вскакивает мигом, даже удивительно. Он уже стоял во весь рост.

– Извинись перед тетей, – сказал он.

– Я спрашивала не ее, я спросила тебя…

Аттикус повернул голову и так на меня посмотрел здоровым глазом – у меня даже ноги пристыли к полу. И сказал беспощадным голосом:

– Прежде всего извинись перед тетей.

– Простите меня, тетя, – пробормотала я.

– Так вот, – сказал Аттикус. – Усвой раз и навсегда: ты должна слушаться Кэлпурнию, ты должна слушаться меня и, пока у нас живет тетя, ты должна слушаться ее. Поняла?