Укромный уголок - Анна Даунз (2021)

— Когда уже эта простуда от нас отвяжется, а, детка? — спрашиваю я и щекочу мою девочку под подбородком. Она лежит на коврике для пикника; ее глазки, красные от насморка, поблескивают из-под шерстяного одеяльца.

Мне все еще кажется, что устраивать сейчас сабантуй на свежем воздухе — не лучшая идея, но это ведь ее первый день рождения, мы не можем его пропустить. К тому же вчера я весь день пекла торт, а сегодня все утро его украшала — несколько часов трудилась над этими марципановыми розочками. Я начинаю открывать коробки и расставлять на столе тарелки: сэндвичи с огурцом, хорошенькие маленькие кексики, миску с крупной спелой земляникой — дочка ее обожает. И кисло-сладкое вишневое джелато — дань памяти нашему первому свиданию. Я сама позвонила в тот ресторан и выпросила рецепт. Сказала, что он нужен для самого особенного торжества в мире.

— Она какая-то бледненькая, — говорю я мужу, снова усомнившись, все ли я делаю правильно. — Тебе не кажется, что она бледненькая? Может, не надо было это устраивать? Вернемся?

— Поздно уже все отменять, — говорит он, указывая на заставленный едой столик. — Просто давай отпразднуем побыстрее. Споем песенку, разрежем торт — и обратно в кроватку.

Я киваю, касаясь пальцами личика дочки. Лоб и щеки у нее горячие.

— Ох, солнышко мое, у тебя опять жар. — Я отвожу упавшую ей на глаза прядь волос и говорю мужу: — Эй, достань мне калпол[24]. Он в сумке с подгузниками.

Муж молчит. Затем качает головой:

— Я только что дал ей калпол. Он что, не подействовал?

— Похоже, нет. Все хорошо, детка, мамочка даст тебе еще… — Я замираю. У нее ледяные руки, глаза полуприкрыты. — Эй, солнышко! — Я легонько трясу ее. — Ты видела подарки? — показываю на целую гору разноцветных блестящих пакетов.

Она не шевелится.

Я беру из миски землянику и подношу ягоду к ее лицу:

— Смотри, детка: твоя любимая.

Она начинает хныкать — тоненько так подвывает. Как будто кошка мяукает. У меня кровь стынет в жилах. Я ощупываю ее лицо и шейку, отбрасываю одеяльце, просовываю руку под комбинезончик.

— Ты уверен, что дал ей именно калпол?

Едва сказав это, я понимаю, что сделала ошибку. Поворачиваюсь к мужу, чтобы извиниться, но в этот самый момент, словно в ответ на мой вопрос, дочка начинает дрожать всем телом. Сначала я думаю, что она просто вертится, стараясь оттолкнуть мои руки. Но дрожь не утихает — наоборот, становится сильнее. Ее ручки и ножки теперь твердые, как камень, и продолжают дергаться. Спинка выгибается дугой, глаза закатываются.

— О боже мой… — Я пытаюсь взять ее на руки, но не могу удержать.

Муж стоит на том же месте. Он не знает, что делать.

— Она может… Она дышит?

Я слышу хрипы. Собственные хрипы — это я не могу дышать.

— Да помоги же! — слышу я крик и не узнаю свой голос. — Что ты сделал?! Что ты ей дал?!

Он наклоняется, и я, не осознавая, что творю, отталкиваю его ладони, хватаю мою безвольную, ослабевшую девочку, обвиваю ее обеими руками, прижимаю к груди, баюкаю, как новорожденную. И хотя я чувствую, что ее дрожь унялась, у меня сводит живот от ужаса; в голове мечутся мысли лишь об одном: машина, больница, кратчайшая дорога. А потом я бросаюсь бежать. Я бегу, бегу, бегу, бегу, бегу…

Глава восемнадцатая. Эмили

Лепестки чесночной шкурки липли к рукам Эмили, как кусочки кожи, и забивались под ногти. Она недовольно сопела, хватая зубчик за зубчиком, обдирая их и растирая в кашицу.

— Смотри, как надо, — сказала Нина, подходя к ней, и продемонстрировала, как давить чесночные дольки рукояткой ножа, чтобы кожица с них сама слезала. Затем она взяла другой нож и принялась резать лук с нечеловеческой скоростью.

— Ничего себе! — выдохнула Эмили.

Нина рассмеялась:

— Это всего лишь лук, Эм.