История с привидениями (перевод Александра Крышана) - Питер Страуб (1979)

Мы шагали по территории университета. Альма существовала в безукоризненном согласии со своей женственностью: даже тогда, когда я наконец взглянул на нее при солнечном свете, она казалась бесконечно юной, вечной и лучащейся священной, мифической красотой. Самоотрешенность Хелен начисто лишала ее изящества, и сейчас она казалась мне лишь кратким мгновением – как отблеск льдинки на горизонте. Мое первое впечатление от Альмы Мобли: она, казалось, могла бы шествовать с такой же легкой грацией и по итальянской пьяцце шестнадцатого столетия, и в двадцатые годы нынешнего (это вероятнее), минуя отель «Плаза», и Скотт Фицджеральд провожал бы ее одобрительным взглядом, залюбовавшись потрясающими ногами. Это, конечно, звучит абсурдно… Несомненно, я сразу обратил внимание на ее ноги, я чувствовал все ее тело; однако видения средневековой Италии и Фицджеральда у «Плазы» не были метафорами, маскирующими похоть. Просто каждая ее клеточка излучала изящную непринужденность и свободу – это было совсем не типично для обыкновенной аспирантки английского факультета Беркли.

Эти впечатления копились на протяжении шести месяцев, а я пытаюсь выдать их за первые: меня оправдывает то, что их ростки уже появились, когда мы вышли из университета и направились к ресторану. То, что она приняла мое приглашение с таким желанием, с такой беззаботностью, наводило на мысли о ее проницательности, трезвости ума и даже некой пассивности – тактичной иронической пассивности красавицы из разряда тех, кого собственная красота держала в заточении, как принцессу в башне.

Я повел ее в тот самый ресторан, который, по словам Либермана, слишком дорог для студентов. Впрочем, для меня – тоже. Но церемония шикарного обеда как нельзя больше подходила ей, мне и праздничной атмосфере нашей встречи.

И тут же я понял, что именно ее хотел бы отвезти в дом Дэвида в Стилл Вэлли.

Звали ее Альма Мобли, она была родом из Нового Орлеана. По ее манерам я догадался, что росла Альма в обеспеченной семье; отец ее был художником, в детстве она подолгу жила в Европе. Рассказывая о своих родителях, она употребляла прошедшее время, и я понял, что их уже нет в живых. Это тоже накладывало отпечаток на ее поведение, на некую ауру отрешенности от всего, кроме себя.

Как и Хелен, она училась на Среднем Западе, в чикагском университете – это было так нехарактерно: Альма в Чикаго, в этом неистовом городе, – затем ее приняли в Беркли аспиранткой. Из ее рассказа я понял, что она просто дрейфовала по университетской жизни и, в отличие от Хелен, не чувствовала в себе никакого глубокого предназначения. Она стала аспиранткой, потому что обладала способностями к механике литературной работы и была в ней безупречна; она считала, что больше ни на что не способна. И приехала она сюда, в Калифорнию, потому что ей не нравился чикагский климат.

Я чувствовал с необычайной ясностью, насколько не подходят ей декорации ее жизни и эта пассивная самодостаточность. Я не сомневался, что она могла бы с блеском завершить работу над своей диссертацией (по Вирджинии Вульф), а затем успешно преподавать в любом из маленьких колледжей, разбросанных вверх и вниз по побережью. И тут, внезапно и с потрясающей силой, когда она подносила ко рту ложку мятно-зеленого авокадо, меня поразило видение. Я вдруг увидел ее шлюхой, проституткой Сторивилла 1910 года, ее волосы экзотически завиты и взлохмачены, ее ноги танцовщицы обнажены – все ее нагое тело предстало передо мной во всех подробностях. Еще одно видение из области профессиональной отстраненности, подумал я, однако это не уменьшило его силы. Оно чрезвычайно взволновало меня – сексуально. Альма говорила о книгах – говорила не так, как Хелен, а как простой читатель, – а я смотрел на нее через столик и мечтал стать единственным для нее, хотел схватить ее, встряхнуть и заставить по-настоящему взглянуть на меня.

– У вас есть парень? – спросил я ее.

Она покачала головой.

– Так вы не влюблены?