Империя ангелов (перевод Аркадия Кабалкина) - Бернар Вербер (2000)

Я вздрагиваю. Сравниваю фотографии и убеждаюсь: да, сомнений быть не может. Та же заносчивая поза, тот же хитрый взгляд. Мы проникли в дом… моего папаши. Я озираюсь, роюсь в ящиках, достаю бумаги, семейные альбомы, доказывающие, что мой родитель разбогател, стал важным человеком, владеет несколькими домами, имеет много друзей, якшается с могущественными людьми.

Отец бросил мать, беременную мной, но потомство все равно завел. На вилле несколько детских комнат!

В приступе злобы я сжигаю горелкой все игрушки в детских комнатах. Они должны были принадлежать мне, украшать мое детство. Но не сложилось, а раз так, у «других» тоже не сложится.

Потом я падаю на диван, изнуренный такой несправедливостью.

Сначала мир, потом встреча с папашей – нет, это уже слишком!

– На, хлебни, и все пройдет, – говорит Стас, протягивая мне бутылку американского виски.

Мы крушим в доме моего отца все: мебель, посуду, все предметы. Пусть знает, что я существую. Потом мы пьем в честь учиненного разгрома и валимся пьяные на выпотрошенные диваны. Утром нас будит милиция и препровождает прямиком в отделение. Начальник, восседающий за широким столом, очень молод, не иначе, получил должность по блату. Его лицо мне знакомо. Ваня! После приюта он мало изменился. Он встает и с ходу заявляет, что у него на меня зуб. Мир переворачивается вверх тормашками. Зуб на меня у него вырос из-за всего того зла, которое он мне причинил и на которое я не ответил.

– Ты уж прости, – говорю я, как будто обращаюсь к умственно отсталому.

– Ну, наконец-то! – отвечает он. – Это то, что я всегда хотел от тебя услышать. Из-за тебя я, знаешь ли, здорово помучился! Я долго о тебе думал после того, как тебя перевели из колонии.

«А я изгнал тебя из памяти», – хочется сказать мне, но я молчу.

На его физиономии незнакомое мне мрачное выражение.

– Уверен, ты убежден, что это я на тебя донес.

Главное – не поддаваться на провокацию.

– Ты ведь так думал, да? Сознайся.

Отвечу «да», он распсихуется, отвечу «нет» – тоже. Лучше помалкивать. Я правильно угадал: он не знает, как со мной поступить. Полный сомнений, он истолковывает мое молчание как утвердительный ответ и сообщает, что принимает мои извинения, больше не держит на меня зла и готов помочь нам в истории с ограблением. У него, дескать, хватит власти, чтобы замять дело.

– Только гляди, чтоб больше никаких грабежей! Чтоб мне без рецидива, иначе в следующий раз придется тебя арестовать.

Я жму ему руку и выдавливаю самое нейтральное «спасибо».

– Бывай.

– Еще одно… – останавливает меня Ваня.

– Да, что?

Я замираю, не выказывая никаких чувств, и надеюсь, что цена его снисхождения не вырастет.

– Хочу задать тебе вопрос, Игорь…

– Валяй.

– Почему ты так и не разбил мне морду?

Тут главное, сохранить самообладание. Не нервничать. Это – ни в коем случае. У меня подрагивает рука. Мысленно я наношу удар своим тяжелым кулаком с железными фалангами по этой хорьковой роже. Ощущаю всю силу удара, который мог бы нанести. Но я давно повзрослел. Я всегда говорил моим «волкам»: «Не кидайтесь, как бешеные быки, на красную тряпку. Не теряйте голову от эмоций. Вам, а не противнику, решать, где и когда бить».

Ваня – начальник милиции, окруженный вооруженными сотрудниками, со всеми ими мне не сладить. И потом, если он захочет меня угробить, то всегда может приказать своему подчиненному меня грохнуть. Не собираюсь всего лишиться из-за Вани. Слишком много чести! Я не поддался матери, пережил мороз, болезни, карцер со звукоизоляцией, не попал под пули и снаряды. Не хватало, чтобы меня пристрелили в отделении милиции из-за моей неуместной обидчивости.

Не оглядываясь, я произношу:

– Сам не знаю… Наверное, ты все-таки остался мне дорог.

Не знаю, как у меня рот не порвался от таких слов.