Дни Солнца - Андрей Хуснутдинов (2021)

Александр знал, что князь стоял во главе горнодобывающей компании, среди основных пайщиков которой были лютеране, причем не обычные, а иоанниты из числа мальтийских рыцарей, что эта публика досаждала ему и требовала, чтоб через дочь он давил на Александра и тем пытался стронуть с места дело об интердикте. Несмотря на то что это было табу при их встречах, за неимением лучшего Александр решился говорить о мальтийцах – краем глаза он видел, что Магда уже смотрела на него, а не на каминную полку.

– И как же ваши католические протестанты, – спросил он, – ваши рыцари-акционеры не натравили его и на вас?

Вошел лакей с подносом, и, пока он расставлял на столе бутылки и вазы, князь смотрел на слугу так, будто нетактичный вопрос исходил от него, а не от цесаревича. Насторожилась и Магда. Уже в лице, в плечах, во всей ладной фигурке ее просыпалась та грациозная, бесстыдная подвижность, которой Александр был так очарован когда-то.

– По правде говоря, я боялся этого, – расстроенно сказал князь. – В комитете, как вы понимаете, были мои пайщики.

– А этот ваш падре, между прочим, смотрел на меня, – заявила Магда.

– Магда… – сконфузился князь.

Княжна с напускной надменностью оглянулась на отца.

– Смотрел-смотрел.

– Прекрати, ради бога.

– И все равно смотрел!

– Хватит фантазий, прошу тебя!

Александр взял яблоко и стал есть, глядя в окно. За словами о комитете, за всей этой чепухой о роженицах и католиках маячил заранее оговоренный пункт, что в определенный день именитый папаша привозит именитую дочь на свидание к именитому болвану, и само самой разумелось явление повода, чтобы дочь осталась во дворце на ночь. Вспомнил он и о том, что на сегодня ему была приготовлена спальня в гостевом, так называемом садовничьем коттедже. Он чувствовал, что князь и княжна недоуменно смотрят на него, но чем дольше продолжалась пауза, тем более в нем крепло чувство, что, пророни сейчас кто-нибудь из них хоть слово, он выскажет все, что думает о коттедже. Но тишина разрядилась прежде – вошел камердинер и сказал, что посыльный ждет с сообщением.

– Вот как? – Александр бросил огрызок в вазу и вышел в прихожую.

Тут он увидел запыхавшегося гвардейца.

– Ваше высочество, господина капитана… то есть… майора привезли из города… – заговорил тот, стоя навытяжку. – …в общем, в городе был… и они ранены… и просили вас, если можно…

– Кто?

– Господин… майор.

– Хорошо. – Александр отпер двери и, отдуваясь, сбежал по лестнице. Занятый своими мыслями, он плохо слышал гвардейца и совсем не понял, что произошло в городе. – Так, значит, Андрей? – спросил он на ходу, припадая на ногу.

– Так точно, ваше высочество, – отвечал гвардеец. – Их сиятельство.

– И что?

– Не то ранение у них, не то контузия…

Александр встал как вкопанный, и гвардеец едва не налетел на него сзади.

– А за каким чертом он был в городе?

– Не могу знать.

– Жив?

– Так точно.

Они двинулись дальше. Сознание того, что сейчас он может оказаться вблизи третьей палаты и, не исключено, заглянет к ней, радовало и пугало Александра. Он щурился на солнце, дух сырой земли и прели кружил ему голову. Он думал – и эта мысль была не столько мыслью, сколько самим солнечным светом, – что никакие обстоятельства не могут заслонить от него мира и что он, частица этого мира, может лишь тогда испытывать страдания, когда будет страдать и мир, а возможно ли такое вообще? Это детское откровение мнилось ему чем-то неслыханным, тем, что не переживал еще ни один человек, и живо напомнило один из таких же светлых секретов детства – чуткие, желтоватые, прокуренные пальцы отца, который, как убеждали Александра, был некурящий и даже учредил какие-то шутовские штрафы для дворцовых курильщиков. Сам Александр – сказывалась кровь – тоже покуривал, но принимал такие меры конспирации, что никто, кроме камердинера, делившегося с ним сигаретами, не знал об этом.