Дни Солнца - Андрей Хуснутдинов (2021)

– Второму стрелку, – повторил Шабер, – тому, кто должен был подстраиваться под первого и, значит, находился в таком месте, что обеспечивало если не восходящую, то хотя бы настильную траекторию. Позицию эту я сначала искал на линии, что перекрывала бы фигуру вашего батюшки и его высочества. И у меня сразу вышла полная галиматья. Сектор стрельбы совмещался с примыкавшей к площади улочкой, да к тому же по всей глубине, до самого перекрестка, до светофора для слепых. Я тогда заработал обострение язвы, но понял, что горячусь. Я топтался в двух шагах от истины, чувствовал это и злился на все что угодно: на улочку, на то, что здание против трибуны могло быть шире, чтобы предоставить позицию стрелку, – и только не на себя самого. Пересмотр своих домыслов казался мне чем-то самоубийственным. Но стоило решиться, как я тотчас нашел слабое место. То есть, когда я отказался от версии стрелка из толпы, я не отказался от мысли, что ваш батюшка встал между настоящим стрелком и его высочеством. Легенда о чудесном спасении цесаревича была для меня такой же аксиомой, как сознание, что объектом покушения являлся престолонаследник. Помню, я стоял перед зданием, расширения которого так желал, и боялся провалиться сквозь землю. Стрелок был не только у меня в руках – его позиция, среди прочих, имелась в копии плана факультетских снайперов… – Шабер осторожно, с гримасой боли, расправил плечи. – Это был момент истины. И с этого – с мысли, что объектом покушения являлся не его высочество, – картина стала выстраиваться сама собой. Я будто смотрел съемку взрыва от конца к началу. Ваш отец не мог остаться в живых так же, как за пять лет до него не мог выжить сам государь. Если бы стало известно о насильственной смерти государя, не поздоровилось бы ни Рождественскому комитету, ни Факультету. То есть ваш отец был неугодной фигурой для обеих сторон. Но все понимали: просто так убить его нельзя. Даже если бы в него попал метеорит, после скандала на Факультете это связали бы с запросом по ядам. Но и тянуть время было невозможно. В этом плане принятое решение просто гениально. Ваш отец гибнет при исполнении, закрывая цесаревича, и никому в голову не приходит назвать его объектом покушения. Внимание публики приковано к его высочеству, внимание прокуратуры – не к убийце вашего батюшки, а к тому, кто пытался убить престолонаследника – как будто речь о двух разных стрелках! Стрелок же – вот он, един в двух лицах, в двух шагах от трибуны. Правда, и тут имеется неувязка. Калибр отверстия в виске убийцы совпадает с пулями, которые были извлечены из ноги цесаревича и из груди вашего отца. И это – двадцать второй калибр. На первый взгляд – ничего особенного, ведь спортивный пистолет убийца и держит в руке. Но все забывают, во‐первых, что убийца не стрелял в себя и, во‐вторых, что мелкокалиберные винтовки состоят на вооружении спецслужб. Верней, даже наоборот: все настолько осведомлены в подобных очевидных мелочах, что забывают о них прежде, чем успевают придать им хоть какое-то неочевидное значение. Выбор двадцать второго калибра полицией – очевиден, так как снижает вероятность случайных жертв. Но такой трюк для киллера абсурден. Замышлять политическое убийство с заботой о случайных жертвах, под снайперами, может или сумасшедший, или самоубийца. Впрочем, и так очевидно, что своей очевидной цели наш очевидный стрелок не достиг и, значит, был очевидный псих, самоубийца и неудачник… – Шабер закинул руку за спину и, кряхтя, потер лопатку. – Простите, вы слушаете меня? – спросил он, присмотревшись к Андрею. – Что-то не так?