Город (сборник) - Клиффорд Саймак

Домой вернулся довольный. Надо же, какую я придумал замечательную штуку! Выйду вечером на улицу – а там переполох: Альфа убил его собственный бык.

Не самый приятный вид смерти, конечно, но Альф сам виноват: нечего было летом дурить меня с заработком!

Новости появились, когда я сидел в бильярдной. Народ судачил по-разному. Кто-то вспомнил слова Альфа: быкам доверять нельзя! А другой добавил: мол, только мне единственному удавалось поладить с герефордом, и что Альф вечно трясся, что бык меня, недоумка, убьет.

Тут они заметили меня и принялись расспрашивать. Я строил из себя дурачка, и все надо мной смеялись, – но сегодня мне было все равно. Здорово иметь собственный секрет. У них бы глаза на лоб полезли, узнай они правду!

Да откуда им узнать. Я им не по зубам, слишком умный.

Дома я взял блокнот и карандаш – и стал записывать имена всех своих врагов: всех, кто когда-либо смеялся надо мной, пакостничал или говорил про меня гадости.

Список вышел длинненьким. Он включал почти всех жителей нашего Маплтона.

Я долго размышлял и решил, что всех убивать не буду. Мне-то, конечно, это очень даже по силам, просто раз плюнуть. Однако я вспомнил банкира Пэттона и Альфа. Вот убил я их, и что, много мне от этого радости? Порадовался немножко – и все. А потом? Ну, убьешь ты кучу народу, а сам с кем останешься?

Перечитал список еще раз. Будем считать, сомнения – в пользу обвиняемого. Пару имен я вычеркнул. Перечитал список заново. Там остались очень скверные люди. И я решил: даже если не убивать, все равно надо с ними что-то делать – нельзя же, чтобы они и дальше несли в себе скверну.

Я вспомнил, что говорил на проповедях пастор Мартин; ох и мастер он болтать ни о чем. Придется мне, значит, смирить ненависть и воздать добром за зло.

Я ошарашен и расстроен; хотя, возможно, это естественное состояние, когда приходится входить в разум чужака. Какая вероломная и безнравственная порода – и, следовательно, какой невероятно важный образчик для изучения!

Не перестаю восхищаться легкостью, с какой носитель приспосабливает мои способности себе на пользу, и ужасаться тому, какие плоды это приносит. Отчего он убежден, что глупее остальных своих собратьев; ведь все его действия за время нашего знакомства этому противоречат? Интересно, это особенность данной расы или своего рода культ неполноценности навыворот?

Я уже готов заподозрить, что абориген как-то ощущает мое присутствие. Возможно, его странное поведение – просто способ исторгнуть меня из своего разума? При таких обстоятельствах оставаться неэтично. Однако данный объект дает великолепную позицию для наблюдения, и покидать это тело я никак не желаю.

Трудно принять решение. Разумеется, я в состоянии перехватить контроль над его рассудком и все точно выяснить. Однако, поступи я таким образом, объект утратит свободу воли, – а это, в свою очередь, снизит его ценность для моих наблюдений. Нет, подожду, пожалуй, обойдусь без радикальных мер.

Я торопливо позавтракал. Столько планов! Ма спросила, куда я собрался, и я сказал – погулять.

Первым делом я направился к жилищу пастора. Присел у ограды между домом и церковью.

Пастор Мартин вскорости вышел. Он вышагивал взад и вперед по… ну, он называет это «садиком». Пастор делал вид, что целиком поглощен благочестивыми размышлениями, хотя я и раньше подозревал, что это просто способ произвести впечатление на случившихся поблизости престарелых прихожанок.

Теперь мой разум выбирался наружу уже без всякого труда. Я пристроил его настолько близко к разуму пастора, что уже казалось, что это я расхаживаю туда-сюда. Странное чувство, должен сказать: я шагал по садику и одновременно точно знал, что сижу у ограды.