На пороге Тьмы - Андрей Круз (2010)

— Это да, от Тьмы холодом прет, — сказал Федька. — А на жару они как?

— Жары не любят.

— И чем вы их летом охлаждаете здесь? — спросил Федька.

— Летом в погребе держим — тех, которые доживают, — ответил Иван. — Пошли дальше.

Адаптантов в клетках обнаружилось еще двое — оба мужчины. Один был тщедушным мужичком, не обращавшим ни на что никакого внимания, а про второго, молодого и сильного, зло уставившегося на нас, сидевшего в дальней камере, Иван сказал:

— Этого опознали: он углегорский. На мародерку катался к границам Тьмы, однажды не вернулся. А потом уже в таком виде разведка поймала. К общению не расположен, ничего не говорит, как таким стал — не рассказывает.

— А друг с другом общаются?

— Здесь — никогда, — ответил сидевший за столом Лямыч. — Сколько ни дежурил — никогда не слышал. Молчат, смотрят куда-то в пространство, да и все. Даже книги подсовывать пробовали — в руки не берут.

— А едят что?

— Да то же, что и мы, не отказываются, — пожал он плечами. — А вот одержимых на человечину тянет. Один уже помер, а второй в десятой камере маринуется — можете посмотреть.

Сверху послышались шаги, я поднял голову — над нами проходил по мостику охранник, поглядывающий вниз, проход у камер потолка не имел. На нас он никакого внимания не обратил, протопал себе дальше.

Камера одержимого была пуста — вместо топчана там был голый дощатый пол. Посредине сидел совершенно голый тощий человек, весь в шрамах, рубцах, кровоподтеках и царапинах, тихо скуливший и покачивающийся взад-вперед, как китайский болванчик.

— Кто его так? — спросил Федька.

— Сам, — ответил Иван. — То на стенку кинется, то на решетку, то в бешенство впадет. Скоро перестанет: одержимые не жрут ничего, так что ослабеет.

Тот замер, услышав голоса вблизи, и уставился на нас. От его взгляда я даже назад попятился — настолько странно выглядели его глаза: совершенно черные, ни зрачка, ни радужки, похожие на черные полированные камни, которые кто-то вставил ему в глазницы.

— Федь, а чего нас на каждом шагу светом проверяют? — спросил я приятеля. — Такой зверь дикий куда проникнет тайно-то? Его в психушку заберут раньше, чем он к любому подъезду приблизится.

— Это они потом такими становятся, чаще после поимки, — ответил Федька. — А пока «свежий», то людей узнает, говорит логично, сразу ни на кого не бросается, даже не отличишь от того, каким был. А потом такой пройдет куда не надо, да еще с оружием, и такое устроит… Ладно, чего на эту хрень смотреть, пошли отсюда.

— И то, — согласился я с ним. — Адаптантов глянул — и достаточно: любопытно было, кто нас тогда с Настей обстрелял. Такие и вправду особо часто поблизости встречаться не должны.

— Так и не встречаются, — пожал плечами Иван, пропуская нас первыми на выход. — Твой случай с жертвой, пожалуй, первый на таком расстоянии от города, — так они пока ближе, чем верст на сто, не подходили, по слухам.

— А Рябинки? — спросил его Федька.

— Рябинки все же в той стороне были, — сказал Иван. — И конечно, там что-то еще случилось, не просто так они напали.

— Это ты о чем? — спросил я.

— Года три назад адаптанты целую деревню перебили, тоже в таком месте, где их раньше не встречали, — сказал Федька. — Причем не просто так, а все спланировали, все просчитали, эффект неожиданности по максимуму использовали. Всех живых жителей загнали в сарай и там сожгли.

— А потом вновь не подходили на такое расстояние и подобного не повторяли, — добавил Иван. — Как отрезало. Поди пойми, зачем им это понадобилось. Нет, так-то на людей нападают и даже в рейды ходят, но вот чтобы опять на деревню — не было.

— Вот твари, — вздохнул я. — Может, это тоже жертвоприношение какое-нибудь?

— Может, черт их разберет.

— Чего думаешь? — спросил Федька, когда мы сидели за столиком в «талонной» столовке, проедая запасы моей «первой помощи».