Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

— Вы имеете в виду послание, в котором говорилось об «известной трусости» нашего друга? — рассмеялся депутат Баррас. Тальен грозно на него покосился.

— Я послала записку, — сказала Тереза. — Жена тюремщика по моей просьбе тайком вынесла ее из тюрьмы. Я сочинила историю о спрятанной в капустном кочане записке, чтобы вывести из-под подозрений эту добрую женщину. Неплохая басня получилась, вам не кажется?

— Мне особенно понравилось про маленький кинжал, — заметил депутат Баррас, и в его печальных глазах появились озорные искорки.

— Удивительно, что люди в нее верят, — сказал Тальен. — Как у заключенного может оказаться кинжал?

— Ах, но французы любят красивые истории! — воскликнул депутат Баррас.

— Нельзя сказать, что в наше время в них ощущается недостаток, — покачала головой Тереза.

Я приложила ладони к ушам, показывая, что с удовольствием узнала бы продолжение.

Друзья наперебой стали рассказывать, как все задумывалось, как Тальен размахивал кинжалом (своим) в Ассамблее, как выступил против Робеспьера («До сих пор не могу поверить, что вы на это решились», — сказала я. «Я и сам не могу поверить», — ответил мне Тальен); как депутат Баррас взял на себя командование военными, как арестовал Робеспьера; как среди ночи депутат Баррас штурмовал замок Тампль,[69] как в его стенах увидел мальчика, королевского сына, — тот сидел в одиночной камере.

— Вы видели его собственными глазами? — прервала я. Едва не сказала «короля». — Сколько же ему сейчас? Десять?

Он, вспомнила я, чуть младше Гортензии, которой сейчас одиннадцать. Как-то раз я видела его в театре, на коленях у королевы. Вспомнила его огорчение при виде слез матери. Как ужасно было ему, такому маленькому, в тюремной камере-одиночке!

Пятница, 15 августа

Наконец-то освободили мужа Люси, Жана Анри. Он с женой и Эми через несколько дней возвращается в Круасси. По случаю счастливого воссоединения супругов я устраиваю маленькое собрание, невзирая на недомогание Эми. Будут генерал Сантерр и моя прежняя соседка по заключению Жан-Виктуар д’Эгийон, а также и некоторые другие, недавно вышедшие на свободу из монастыря кармелиток.

Ланнуа угрожает уволиться, если в доме появится «этот зверь Сантерр». Я осторожно напомнила ей, что, вообще-то, дом не наш и мы — лишь гости моей тетушки.

— Ты с этой стрижкой похожа на греческого пастушка, — попыталась утешить меня Фэнни. — Нынче это модно. Даже твой креольский акцент теперь в моде.

Я кивала не слушая и рассматривала в зеркале свою стрижку (прическа «под жертву режима» — так сейчас называют такие).

— Короткие кудри тебе к лицу, — продолжала Фэнни. — Они тебя молодят.

Молодят?

Никогда. Больше никогда я не буду молодой.

В тот же день, вечером

В начале собрания всем было не по себе. В этом мире мы чужие друг другу и чувствуем себя скованно. Впрочем, со временем (немного выпив) обнаружили, что можем снова быть самими собой, говорить на непонятном непосвященным языке — языке заключенных.

Ближе к полуночи генерал Сантерр научил нас игре в шарады, от которой все покатывались со смеху. В это время вошел Жак и прошептал что-то на ухо Фэнни.

Она посмотрела на меня и сделала жест, значения которого я не поняла. Все в комнате замолчали.

— Боже мой! — глядя в сторону двери, прошептала Эми и покраснела.

— Роза? — позвал меня знакомый мужской голос. Сердце запрыгало в моей груди. Я повернулась. Перед нами стоял Лазар Гош.

Я ПРОЩАЮСЬ С ТЕМИ КОГО ЛЮБИЛА

Лазар улыбнулся.

— Я не привидение, — сказал он. — И желал бы, чтобы меня не считали таковым.

Я встала и подошла к нему, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание.

— Не надо, Роза. — В его голосе была нежность: та самая нежность, которую я помнила.

— Лазарро, — назвав его по имени, я почувствовала, что дурнота проходит, — это просто… мы… я думала… — Из глаз лились слезы.