Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

— Что ж, добрый мой друг, — сказал капитан Шарль, обращаясь к собаке как к человеку, — ты в руках добрейшей из женщин Европы. Многие мужчины тебе бы позавидовали.

— Должна с сожалением сообщить, что Мопс стал причиной международного скандала.

— Да что вы! — воскликнул капитан, отстраняясь от пса, пытавшегося лизнуть его в подбородок.

Я объяснила, что письма были перехвачены британцами, и вкратце изложила содержание посланий Эжена и Жюно.

— Но как Жюно узнал, что это я подарил вам Мопса?

— Должно быть, Лизетт сказала. Намекнув заодно, что мы с вами… — Тут я покраснела.

— Признаюсь, мне лестно обвинение, что я наставляю рога великому генералу Бонапарту! — усмехнулся капитан. — С этим я смогу войти в историю.

Как он молод, как несведущ!

— Хотела бы я разделить ваше настроение, капитан, но, боюсь, муж потребует развода.

— Из-за подаренной собаки?

— Пожалуйста, поймите: Бонапарт чрезвычайно ревнив. Он слишком бурно проявляет свои эмоции, я бы сравнила его с вулканом. Малейшее подозрение достигает в его воображении невероятных размеров и подавляет способность рассуждать трезво.

— Поэтому, я так понимаю, вечер со мной в комической опере даже обсуждать не стоит?

— Я никуда не езжу. Я под подозрением. Паулина Леклерк теперь моя соседка, она докладывает своим братьям о каждом моем движении. Не сомневаюсь: им вскоре сообщат и о вашем визите. Откровенно говоря, если я в ближайшее время не уеду из Парижа, то сойду с ума. Я разузнавала, нельзя ли купить сельское поместье по дороге на Сен-Жермен, но отчаялась раздобыть денег даже на первый взнос.

— Это может помочь. — Капитан Шарль вытащил из внутреннего кармана пухлый пакет, подкинув его так, что тот перевернулся в воздухе. Поймал и чинно преподнес мне: — Мы довольно неплохо заработали на последней поставке.

Я взвесила пакет на ладони.

— Пятьдесят тысяч ливров, — сказал капитан.

21 апреля

Я подписала договор о покупке поместья. Мальмезон теперь мой.

МОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

23 апреля 1799 года, Мальмезон!

День клонится к вечеру. Пишу эти слова, сидя за небольшим письменным столом в будуаре моего деревенского замка.

Меня обуял бунтарский дух. Я не делаю причесок, не крашусь, хожу в старых «лохмотьях», удобной домашней одежде. Смотрю на окружающие холмы, на свои четыреста акров лесов и полей с пасущимися на них овцами, коровами и лошадьми, и в душу нисходит покой.

Бык с кольцом в носу жалобно ревет возле хлева.

Утром объеду на гнедой кобыле свои владения, а днем вместе с садовником распланируем огород лекарственных растений. А вечером? Вечером буду слушать тишину. И засну довольной.

Это мой дом. Здесь я состарюсь, здесь и умру.

24 апреля, утро

Только что выслушала отчет дворецкого. Покраснев, как индюк, и стиснув в руках потрепанную соломенную шляпу, он сообщил мне, что куры не несутся, что на дальнем поле среди клевера растет болиголов, а для веялки нужна деталь, которая стоит сорок франков. Такого рода проблемы — будто бальзам для моей многострадальной души.

27 апреля

Я все сильнее отдаляюсь от цивилизованного мира. Встаю с солнцем, провожу день в компании слуг, крестьян, животных. Ранним утром работаю в огороде: сажаю, выпалываю сорняки, прореживаю посадки. Думаю о Париже, о никогда не прекращающемся брожении, о блеске и остроумии местной аристократии с чувством, удивительно сходным с отвращением.

Без даты

Дважды отправлялась в Париж — и дважды поворачивала обратно. Превратилась в сельскую дикарку.

20 мая

Глории, давние подруги, соскучившись, приехали ко мне сами!

— Ах, дорогая, у вас теперь есть все: арфа, карета и замок. Чего же еще желать?

— На арфе не хватает трех струн, карете требуется новая оглобля, а что до замка!.. — рассмеялась я.