Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

— Почему вы смеетесь? — Бонапарт стоял перед нами, небрежно завернувшись в белую тогу; его голову украшал венок из золотых листьев.

Я с трудом сдерживала смех. Первой расхохоталась Гортензия, потом Эжен. Бонапарт же выглядел таким серьезным!

— Ну просто ужас, — нахмурился он, снимая с головы венок. — Я не поеду!

Четыре золотых листка, трепеща, упали на пол.

— Нет, Бонапарт! — Мы все повскакивали с мест, протестуя.

— Венок идеален, — заверила я мужа, и меня поддержали Гортензия и Эжен. — У вас правильные черты лица, римский профиль, венок придает вам героический вид.

Он смотрел на нас без всякого выражения.

— Что же тогда, позвольте спросить, вы находите смешного?

— Просто мы знаем, что вы Бонапарт, — сказала Гортензия, ласково взяв его за руку.

— Больше никто не догадается, — поддержал сестру Эжен.

— Вы будете в маске! — увещевала я.

Разумеется, Бонапарта тотчас же узнали. Бальный зал был полон, и все же толпа перед ним почтительно расступалась. По счастью, никто не рассмеялся.

Я пожала его влажную руку. В толпе, я знала, ему бывает не по себе. «Вероятно, он был прав, — подумала я. — Вероятно, это ошибка…» Я оглянулась — Рустам в своем обычном наряде шел в двух шагах позади нас.

— Это Эмили? — спросила я Гортензию, кивнув в сторону молодой женщины в средневековом платье, с закрытым вуалью лицом. Она стояла со своим мужем Лавалеттом, пришедшим в костюме рыцаря, и еще с одним человеком, которого я узнала не сразу. Это был ее отец Франсуа — в костюме революционера: длинные штаны, короткая куртка и красная шапка.

— А это не тетушка ли Дезире? — поинтересовался Эжен.

— Не может быть… — улыбнулась я. Тетушка Дезире, наряженная цыганкой, сидела рядом с маркизом. Он был в своей старой шляпе командующего флотом.

— А вон и Каролина с Мюратом, — махнула рукой Гортензия.

Перед нами появился человек в черном капюшоне — Фуше в костюме Смерти.

— Я буду поблизости, — заверил он нас.

Далеко за полночь

— Гражданин первый консул, — повернулся Фуше к Бонапарту, — мне только что сообщили, что музыканты собираются играть «Прощальную песню». Думаю, вам следует…

Но уже звучали вступительные аккорды. Вдруг все закричали:

— Да здравствует Бонапарт! Мир с Бонапартом!

— Думаю, вам будет безопаснее на трибуне, консул.

Взяв меня за руку, Бонапарт кивнул в сторону трибуны.

— Как, и я тоже?

— Хочу, чтобы вы были рядом.

Фуше пробирался сквозь толпу к лестнице, мы с Бонапартом следовали за ним. Когда мы поднялись на трибуну, приветственный шум усилился: «Да здравствует Бонапарт!»

Глядя поверх голов, в противоположном конце зала я заметила потасовку у больших двойных дверей. Четыре жандарма вывели вон человека в маске Гоша — дядюшку Барраса. В горле у меня возник ком.

Становилось все более шумно. Кто-то затянул «Марсельезу». Казалось, стены бального зала дрожат от приветственных криков: «Да здравствует Бонапарт! Да здравствует республика! Революция окончена!»

У одной из колонн я заметила Жозефа и Люсьена Бонапартов, одетых пиратами. Я поклонилась им (злорадно — да, я признаю это). Тут кто-то потянул меня за подол. Это была мадемуазель Мальзерб в костюме фиалки, та самая маленькая просительница. Ее бабушка-графиня (в шутовском колпаке) сидела, ссутулившись, в инвалидном кресле рядом с внучкой.

— Мадам консульша Бон-а-парте, — девочке приходилось кричать, чтобы ее было слышно, — моя бабушка хочет вам сказать: «Да здравствует ангел милосердия!»

Я легко отмахнулась от слов графини; та аплодировала, улыбаясь беззубым ртом.

— Революция окончена! — заорал стоявший рядом мужчина, слезы которого оставляли дорожки на густо раскрашенном черно-белом лице Арлекина.