Рождество каждый день - Милли Джонсон (2021)

– О, смотри, я тебя совсем намочил, – сказал он, резко отстраняясь и снова пытаясь взять себя в руки. Доброта была булавкой для воздушного шарика его приличия. – Я в порядке. Я всегда говорил, что сдамся лишь тогда, когда все закончится, не раньше. Я не хочу, чтобы Чарли видел меня расстроенным.

Мэри знала, как трудно поддерживать эту видимость, притворяться, что все нормально, когда уровень стресса постоянно зашкаливает.

– Сколько ему дали? – мягко спросила она, взяв яблоко из вазы с фруктами и разрезая его на четвертинки. Мэри знала, что если прописали оксикофин, это финишная прямая.

– Недолго, – сказал Робин. – Это будет наше последнее Рождество вместе, мы это знаем, поэтому я и забронировал отель в Авморе со всеми благами. Чарли сейчас не может летать, иначе мы бы отправились в Австрию, ему там нравится.

– Оксикофин когда-то помог моему отцу.

– Помог? – В голосе Робина зазвучала надежда.

– Очень, – сказала Мэри. – Папа не хотел больше ходить по больницам. Его тошнило от них, и он принял решение просто наслаждаться тем временем, которое у него осталось. Возможно, его и будет меньше, но он решил, что так будет лучше. И так оно и было. Он не избегал того или иного, лишь бы не переусердствовать. Каждый вечер он с нетерпением ждал своей порции бренди. Это давало ему ощущение, что он живет полной жизнью, нормальной жизнью, без огромного количества ограничений.

– Как… как долго он его принимал? – спросил Робин, его голос дрогнул от волнения.

– Три месяца. Он чувствовал себя хорошо – действительно хорошо, как… раньше. Он нормально спал, и аппетит у него был лошадиным. Мы знали, что лекарство маскирует симптомы, но смирились с этим. Самым трудным было принять тот факт, что ему не становилось лучше, хотя он и выглядел бодро. Оксикофин поддерживал его до самого конца.

– Чарли принял это, в отличие от меня, – сказал Робин, помешивая вино, крепко ухватившись за ложку, будто она давала ему какое-то утешение. – Я не могу об этом думать. Он хочет поговорить со мной об этом, а я не могу. Я не могу. «Просто посиди со мной полчаса, Робин», – просит он, и я знаю, что это всего полчаса, но я не хочу слышать, что… О, черт возьми! – Он смахнул новые слезы и прогнал остальные, что собирались внутри него, прежде чем они успели выступить.

– Может быть, ты примешь совет от того, кто знает, – произнесла Мэри. – Пусть Чарли поговорит с тобой.

В ее голове пронеслось тусклое эхо похожей сцены.

– Мэри, могу я поговорить с тобой о том, что со мной происходит?

– Нет, папа, я не могу. Правда не могу, – ответила она тогда.

– Нет, Мэри, это уже слишком, – вызывающе сказал Робин.

– Мой папа хотел поговорить с нами, – настаивала Мэри. – Он хотел убедиться, что все готовы к его уходу. Это бы успокоило его. Значит, он может уйти спокойно, без недомолвок. А мы не смогли, потому что никто из нас не мог с этим смириться. И мы были неправы, отказывая ему, мы поняли это… когда было уже слишком поздно. – Ее собственный голос сорвался, и она закашлялась, чтобы прогнать слезы, забившие горло. – Я никогда не прощу себе, что была слабой. Так что, если Чарли захочет поговорить, не отказывай ему, пожалуйста. Это всего лишь полчаса твоего времени, а потом ты можешь забыть об этом, но это важно для него, и это сделает его уход из жизни более спокойным. Поверь мне.

– Не могу, – сказал Робин. – Правда, не могу. Я поговорил бы, если бы смог. Я не очень хорошо умею выражать свои чувства. Чарли, он так эмоционально умен, так красноречив, а я нет. Я не могу.

– Ты можешь, – твердо сказала Мэри. – Потому что это важно для Чарли.

– Я слишком сильно его люблю, чтобы даже думать о его потере, не говоря уже о том, чтобы обсудить с ним это, Мэри, – вздохнул Робин, его голос растворился в печали.

Мэри оторвала лист бумажного полотенца и протянула Робину, чтобы он вытер бегущие слезы.