Моя дорогая жена - Саманта Даунинг (2020)

Я кладу прядь волос на листок бумаги. Я не знаю, сколько в ней волосков, но длиной они в несколько дюймов. На одном конце они обрезаны немножко неровно. А на другом – настолько прямо, что я почти слышу щелканье ножниц.

Я запрещаю себе думать о них и дальше. Не хочу видеть перед глазами лицо Наоми, смотрящей на ножницы. И не хочу представлять себе то облегчение, которое она испытала, когда ей отрезали только прядку волос.

Я заворачиваю прядь в бумагу, кладу ее в новый конверт и с помощью губки заклеиваю его. Я не снимаю с рук перчаток до того момента, как письмо оказывается в почтовом ящике. Едва бросив в него письмо, я ощущаю резкий прилив адреналина.

* * *

Работа должна была бы меня отвлечь, но этого не происходит. Все говорят об Оуэне, о Наоми, о том, где он может ее прятать и найдут ли ее когда-нибудь вообще. Кекона не вылезает из клубного дома; у нее не запланирован урок со мной, но она все равно торчит там, болтая с женщинами, по возрасту годящимися Наоми в матери. Сидящие в баре мужчины пялятся в телевизионный экран – на очаровательную исчезнувшую женщину, с которой они бы не отказались встречаться. И никто из них не говорит о «делишках» Наоми в «Ланкастере». Она стала для всех дочерью, сестрой, миловидной и доброй соседкой.

Просто жуть, как все быстро случилось.

С другими было иначе – особенно с Холли. Ее никто не искал. Ведь никто не заявлял в полицию об ее исчезновении.

Мы с Миллисент приняли решение вместе. И мы никогда не обсуждали его после того, как Холли не стало. Мне это даже в голову не приходило. Я слишком сильно беспокоился о том, как бы меня не задержала полиция. И совсем не думал о том, что может последовать дальше. А спустя несколько дней позвонила мать Миллисент. Ее болезнь Альцгеймера еще не развилась настолько, чтобы она забыла, сколько у нее дочерей. Мы не сказали ей, что Холли выпустили из лечебницы, но она это узнала сама – просто туда позвонила.

Именно тогда у нас с Миллисент состоялось первое «ночное свидание». До этого мы с женой просто забавлялись, употребляя это кодовое выражение. Но наступил момент, и нам потребовалось все обсудить без посторонних глаз и ушей.

Когда я рассказал Миллисент о звонке ее матери, выражение ее лица не изменилось. Мы только что отужинали, дети смотрели телевизор, а мы с женой все еще сидели за столом. На ужин у нас были вегетарианские гамбургеры с помидорами и органическим сыром, картофель-фри и салат. И я все еще жевал ломтики картошки, макая их в пряный псевдомайонез.

– Я предполагала, что это случится, – сказала жена.

Я оглянулся – удостовериться, что поблизости нет детей.

В те дни я подскакивал от собственной тени. Я не привык нарушать закон, а тем более кого-то убивать. И вздрагивал от любого звука. Я боялся, что полиция нас вычислит. И каждый день старил меня на год. Так мне, во всяком случае, казалось.

– Нам не следует обсуждать это здесь, – сказал я.

– Безусловно. Поговорим позже, когда дети уснут.

Но я все равно занервничал:

– Нам нужно выйти из дома, пойти куда-нибудь. Хотя бы в гараж. Мы можем сесть в машине.

– Отлично. Значит, у нас будет свидание.

Наше первое ночное свидание состоялось после того, как одиннадцатилетний Рори и десятилетняя Дженна легли спать. Миллисент оставила дверь в дом приоткрытой – на случай, если мы им потребуемся.

Я думал, нам следует сказать матери Миллисент, что мы не видели Холли. Я был не прав.

– Нельзя говорить матери, что Холли пропала, – предостерегла меня жена. – Она начнет ее искать.

– Но она ее не найдет…

– Не найдет. Но она станет искать Холли до тех пор, пока будет помнить о ней.

– Значит, мы соврем твоей матери? Скажем ей, что Холли у нас и с ней все в порядке?

Миллисент помотала головой. И, погруженная в мысли, уставилась на приборную доску.

Наконец она произнесла:

– Другого выхода нет.