Моя дорогая жена - Саманта Даунинг (2020)

Джош это не озвучивает. И полицейские тоже. Но все понимают: раз Оуэн все еще жив, значит, жива и Наоми. Он всегда подолгу удерживал у себя в плену женщин. И творил с ними жуткие, омерзительные вещи. Такое, о чем не говорят по телевизору. И о чем стараюсь не думать я, потому что Миллисент вытворяет сейчас то же самое с Наоми.

Я это, во всяком случае, допускаю. Я допускаю, что Наоми еще жива, хотя не спрашивал об этом у Миллисент и не имею понятия, где жена может ее прятать. Меня побуждают так думать поиски полиции.

На следующее утро, когда я на автомобиле сдаю назад по подъездной аллее, Миллисент выходит из дома и поднимает руку – просит меня остановиться. Затормозив, я наблюдаю, как она идет от дома к моей машине. На ней узкие брючки и белая блузка в мелкий горошек.

Миллисент склоняется к окошку. Ее лицо оказывается так близко к моему, что я могу различить даже крохотные складочки в уголках ее глаз – не глубокие, но все же видимые морщинки. А когда Миллисент кладет свою руку на торец дверцы, я замечаю на ее предплечье царапины. Как будто она играла с кошкой.

Миллисент понимает, куда я смотрю, и опускает рукав. Мои глаза встречаются с глазами жены. В лучах утреннего солнца они кажутся почти такими же, какими были всегда.

– Что? – спрашиваю я.

Миллисент сует руку в карман и достает из него белый конверт:

– Я подумала, что это нам пригодится.

Конверт запечатан.

– Что там?

Миллисент подмигивает:

– Это для твоего следующего письма.

Это мелочь поднимает мне настроение. Я не пишу писем, но их пишет Оуэн.

– Это их убедит, – говорит Миллисент.

– Как скажешь.

Жена подносит руку к моей щеке и проводит по ней большим пальцем. Я думаю, что она собирается меня поцеловать, но Миллисент этого не делает. Она не целует меня на подъездной аллее, где нас может увидеть любой сосед. Вместо этого Миллисент возвращается к дому так же небрежно, как и вышла из него, – словно она просто хотела мне напомнить купить на обратном пути домой миндальное молоко.

Я поддеваю пальцем клапан конверта и приоткрываю уголок.

Внутри лежит прядка волос Наоми.

29

Несмотря на то, что сказала Миллисент, я колеблюсь насчет этой пряди. Я не знаю, улучшит или ухудшит ситуацию новое письмо Оуэна, да еще с таким содержимым. Дженна больше не носит с собой нож. Но аппетит к еде она потеряла. Я часто подмечаю, как дочь ковыряется вилкой в пище, размазывая ее по тарелке. И она стала молчаливей. Мы давно уже не слышали за ужином ее восторженных рассказов о футболе или школьных буднях.

Мне это не нравится. Я хочу видеть свою Дженну прежней – девочкой, которая мне улыбается, которая меня просит о чем-нибудь так, что я не могу ей отказать. Но единственное, о чем она просит сейчас, – это позволить ей выйти из-за стола и уйти в свою комнату.

Если я отправлю еще одно письмо Джошу, подтверждающее, что Наоми жива, полиция только усилит свои поиски. Она прочешет каждое здание, каждое заброшенное строение в пределах пятидесяти милей, и средства массовой информации будут освещать их в мельчайших подробностях.

Хотя, не отправлять письмо тоже чревато. Возможно, будет только хуже, если все удостоверятся в том, что Оуэн похитил Наоми, быть может, навсегда. Потому что тогда Дженна осознает, что люди могут взять и исчезнуть, и никто их не найдет. Это – правда жизни, но, пожалуй, дочери не следует ее узнавать. Пока, во всяком случае.

Да, Миллисент снова права. Прядь волос нам пригодится.

Я делаю несколько набросков письма. Первый получается слишком витиеватым, второй – чересчур длинным, третий – в один абзац. И тут я сознаю, что Оуэну не нужно ничего объяснять.

За него все скажет эта прядка.

Полиция использует ее для ДНК-теста и убедится, что волосы Наоми. Все, что мне надо сделать, – это завернуть ее в клочок бумаги и подписать внизу: «Оуэн».

И финальный штрих – дешевый одеколон.