Когда я пытаюсь сказать больше, эмоции заставляют меня смолкнуть, потому что сегодня утром пришло очередное письмо от Мэла. Он придерживается своего обычного цикла, потому что в этом письме содержится сплошная болтовня, напоминания о прошлом и вопросы о детях. Оно разозлило меня, потому что теперь, видя, как Сэм общается с детьми, я замечаю разницу. Мэл был «хорошим папой с журнальной обложки»: он проявлял доброту, улыбался, позировал для фотографий, но все это было поверхностным. Я знаю: что бы он ни чувствовал тогда, что бы он ни чувствовал сейчас – это слабая тень подлинной привязанности.

Я думаю о Мэле, сидя рядом с Сэмом, и от этого мне хочется протянуть руку и ощутить прикосновение его теплых пальцев: скорее как оберег от тени прошлого, чем знак влечения. Мне нужно прогнать призрак Мэла и перестать думать о нем. Вздрогнув, я понимаю, что нахожусь на грани того, чтобы поведать Сэму правду про Мэла. Всю правду про себя. Если я это сделаю, он будет первым, кто это услышит.

Это пугает меня настолько, что я не сразу осознаю́: я неотрывно смотрю на Сэма, на его профиль, а он в это время прихлебывает пиво и глядит на озеро. Отблеск далекой молнии озаряет его лицо, и на миг он кажется мне странно знакомым. Не как он сам, а как кто-то другой…

Но кто – я не могу вспомнить.

– Что такое? – Сэм поворачивает голову и встречается взглядом со мной. Я чувствую, как жар приливает к моим щекам. Это так странно, что нервирует меня. Я никогда не краснею. Я представить себе не могу, почему неожиданно чувствую себя неловко, не в своей тарелке, хотя сижу на крыльце собственного дома вместе с человеком, который стал для меня хорошим знакомым. – Гвен?

Я встряхиваю головой и отворачиваюсь, но продолжаю ощущать его пристальный взгляд. Словно луч прожектора, скользящий по моему лицу, – теплый и в то же время до ужаса разоблачающий. Я признательна тому, что из-за туч сегодня вечером необычайно темно. Вспоминаю о холодной бутылке с пивом, которую держу в руке; ледяные капли конденсата катятся по тыльной стороне моих пальцев.

Я хочу целовать этого мужчину. Я хочу, чтобы он целовал меня.

Это осознание становится для меня потрясением. Искренним и глубоким шоком. Я не испытывала подобных побуждений уже долгое, долгое время. Я думала, что все это ушло, сгорело в аду преступлений Мэлвина, в огне преданного доверия, который выжег меня дотла. И вот я сижу, дрожа, и желаю, чтобы Сэм Кейд прикоснулся губами к моим губам. И мне кажется, я знаю, что он тоже это чувствует. Как будто между нами туго натянут незримый провод.

Должно быть, это пугает его не меньше, чем меня, потому что Сэм неожиданно допивает свое пиво быстрыми жадными глотками.

– Мне нужно идти, пока не началась гроза, – говорит он, и голос его звучит иначе, чем прежде, ниже и мрачнее.

Я ничего не говорю, потому что не могу. Я действительно не могу придумать, что сказать. Просто киваю – и он встает и проходит мимо меня. Он спускается с крыльца на две ступени, когда я наконец обретаю власть над собственным голосом и произношу:

– Сэм.

Он останавливается. Я снова слышу глухой раскат грома, и еще одна вспышка молнии разрывает небо, словно высверк ножа.

Я кручу бутылку в ладонях и спрашиваю:

– Ты придешь завтра?

Он почти оборачивается.

– Ты все еще хочешь, чтобы я пришел?

– Конечно, – отвечаю я. – Да.

Кейд кивает, а затем быстрыми шагами уходит прочь. Сигнальные фонари, настроенные на движение, вспыхивают на его пути. Я смотрю, как Сэм выходит из ворот на дорогу, и, уже когда проходит половину пути, лампы снова угасают.

Пять минут спустя начинается дождь. Сначала робкие капли, потом равномерное мягкое постукивание по крыше, затем сплошной мерцающий занавес, ниспадающий с навеса над крыльцом. Я надеюсь, Сэм успел дойти домой до начала дождя. И надеюсь, что ливень не смоет наш сад.

Я сижу в тишине, прислушиваясь к равномерному рокоту дождя, и допиваю свое пиво.