Московское время - Валерия Вербинина (2018)

– Это слово ничего не объясняет, – строго заметила Зинаида Александровна.

Однако на Василия Ивановича слезы графини, которую он почти не знал и видел всего несколько раз, хоть и жил с ней в одной квартире, почему-то произвели крайне угнетающее впечатление. «Столько времени держалась, ни перед кем не клонила головы… и хватило визита какого-то болвана-электрика, чтобы она сломалась». Он окончательно укрепился в своей уверенности, что этот день кончится чем-то нехорошим. Но в комнате графини все было тихо, и, очевидно, она больше не плакала, а Родионов ушел к себе и против обыкновения не ставил одну за другой пластинки Вертинского. К Тане Киселевой явился ее кладовщик, и они заперлись. Семиустов в своей комнате включил радио и прямо-таки припал к аппарату, в то время как его жена вязала на спицах. В другой части коммуналки старший Ломакин с карандашом в руках изучал таблицу выигрышных номеров облигаций и делал какие-то сложные подсчеты. Ломакины-сыновья ушли по своим делам, а мать благородного семейства неторопливо поворачивалась перед зеркалом, приставляя к себе отрез материи с крупным рисунком.

– Платье или костюм, вот в чем вопрос, – бормотала она.

В своей комнате парикмахер ревнивым профессиональным оком изучал фото звезд в иностранном журнале, который принесла одна из клиенток, и даже не обратил внимания, когда жена оделась и вышла. Бабка Акулина у себя пересчитывала запасы и проверяла, не завелась ли где прожорливая пищевая моль. Ничего не подозревая, Василий Иванович вошел в свою комнату – и на мгновение ему показалось, что небо рухнуло ему на плешь, потому что он увидел, как его любимая дочь красит помадой губы, стараясь сделать рот сердечком, в то время как мать держала перед ней небольшое зеркало.

– Зина! – пролепетал Василий Иванович, теряясь. – Зина, что происходит?

– Вася, не мешай, – отмахнулась бессердечная супруга. – Не видишь – у нее свидание!

– То есть как это не мешай? Как не мешай? – закричал Василий Иванович и заметался по комнате, хватаясь то за голову, то за бока, то за грудь.

По натуре Василий Иванович был консервативен. Некоторые вещи он еще мог принять скрепя сердце. В конце концов он принял даже власть большевиков, понимая, что с ней не поспоришь, как бесполезно спорить, например, с чумой или со стихийным бедствием. Но дочь – младшая – любимая – которая красит губы – помадой, черт побери! – нет, с этим Василий Иванович не мог смириться. Все его существо восставало против крашеных губ. Кто угодно, только не Нина!

– Сейчас все красятся, – добила его супруга. – Нельзя же отставать от моды…

Василий Иванович взбрыкнул. Решил напомнить об авторитете главы семейства. Возвысил голос, объявив, что запрещает – что решительно против – что никогда его дочь, – и даже попытался в доказательство своих слов стукнуть кулаком по столу. Кулак немедленно заболел. Василий Иванович тихо охнул и повалился в кресло.

– Я могу хотя бы узнать его имя? – простонал он, пытаясь сохранить лицо.

Кавалером оказался тот самый сыщик из МУРа, Антон Завалинка, который недавно допрашивал его дочь как свидетельницу.

– Он всего лишь пригласил меня в кино, – сказала Нина.

– Куда в кино? – спросил отец, обуреваемый самыми мрачными подозрениями.

– В «Метрополь». Там три зала… И там так красиво!

Нина продолжала щебетать что-то своим милым голоском, а Василий Иванович смотрел на нее и чувствовал, как его дочь, его маленькая девочка, навсегда уходит от него. У нее будет какая-то своя жизнь, отдельно от него, она будет краситься, ходить на каблуках, и другие мужчины – может быть, тот же самый Антон – заставят ее страдать. О, черт побери!

И Нина ушла, а он окончательно почувствовал себя рыбой, выброшенной на берег, и жизнь стала ему не мила. Глупая кукла таращилась на него со стопки газет, а Верди на стене ехидно прищурился, словно желал сказать: «Что какая-то помада, косметика – это пустяки, дорогой маэстро! То ли еще будет…»