Раскаленный добела - Джилл Шелвис

Нина Фаррелл сидела на краю ручья и ждала, когда Линди закончит свою ночную ванну. Ей не показалось странным, что ее подруга разделась в ручье, она сама делала так несколько раз. Нет, что ей показалось странным, так это то, что Линди все еще была на ногах… она посмотрела на свои модные часы, те самые, по которым тосковала, пока Линди не подарила их ей на прошлое Рождество, такие элегантные и американские на запястье… время было за полночь.

Интересно.

Все знали, что Линди не выносила поздних ночей, что вместо этого она предпочитала вскакивать с постели ни свет ни заря, готовая, конечно, к работе.

Все дело было в работе с Линди, но, несмотря на жесткий характер, Нина все равно любила ее.

Даже если работа была проклятием существования Нины.

Конечно, она была любимой дочерью Тома Фаррелла, человека, которого все в городе уважали, несмотря на его белую кожу и ужасные навыки ловли нахлыстом. И, конечно, у нее была относительно легкая работа по сравнению со многими женщинами ее возраста в сельской Мексике. Она управляла кантиной, которую основала ее двоюродная бабушка Лупе. Ее устраивали часы работы, люди, с которыми она встречалась, ее устраивала зарплата.

Она просто ненавидела быть двадцатитрехлетней и чувствовать себя так, словно вся ее жизнь уже была высечена на камне. Она жила не в ногу со всем остальным миром, а это означало выйти замуж, родить слишком много детей и работать как собака, пока не потеряешь все зубы и не станешь обузой для тех самых детей, которым она отдала свою жизнь.

Нет, спасибо. Она не хотела такой жизни, а хотела своей собственной. И дело было не в том, что Нина не любила детей. Любила. Она просто хотела воспитывать их, и не обязательно своих. Она хотела сделать это в Штатах, в стране, где можно было делать все, что угодно. Нина хотела все, на что имела право ее полуамериканская кровь: язык, музыку, фильмы, все. Она так любила все это, что много лет назад потребовала, чтобы отец научил ее английскому языку, и гордилась своей беглой речью.

Если бы только Нина могла читать по-английски так же хорошо, как говорила, она была бы свободна.

Всем сердцем девушка хотела поступить в колледж в Штатах, но пять лет назад, когда она закончила среднюю школу, то взглянула в полные надежды, ожидающие глаза своего отца и узнала правду. Он не отпускал ее.

Обычно это бы ее не остановило, но у Нины не было никаких связей, кроме как здесь, в Сан-Пуэбла, и тогда ее юное, наивное восемнадцатилетнее сердце сделало выбор.

Неправильный.

С тех пор она жалела об этом, а Нина не очень хорошо жила с сожалениями. Она хотела поехать в Штаты и остаться там, и она останется. Когда-нибудь.

Ее собственные темные руки сверкали в лунном свете, словно насмехаясь. Нина была только наполовину американкой и даже не выглядела так, но ей было все равно. Боже, жить в городе, где было больше, чем горстка людей, которых она знала, всегда, с шансом изменить ситуацию, и не из-за того, чьей дочерью она была, или сколько напитков могла смешать за ночь.

Нина вовсе не стремилась забыть наследие своей матери. Ведь она планировала преподавать испанский язык. Там были дети, которым она могла помочь, девушка просто об этом знала.

— Линди, — тихо сказала она, когда ее подруга вышла из воды.

Линди даже не подпрыгнула от неожиданности, женщина была слишком жесткой для этого. Она просто потянулась за полотенцем, которое повесила на ветку, и обернула его вокруг своего гибкого тела. Отбросив назад свои короткие волосы, которые горели, как огонь, в скудном лунном свете, она вздохнула, глядя на Нину.

— Почему я не удивлена, увидев тебя так поздно? С кем ты сегодня встречалась?

— Эй, я не всегда выхожу. Я давно уже перебрала всех здешних парней. — Нина драматически вздохнула. — Я готова к новизне, Линди. Очень готова.

— Ты всегда был такой. — Обсыхая, Линди опустилась рядом с Ниной на край ручья.