Рулетка судьбы - Антон Чижъ (2019)

– Я? – удивление Настасьи было искренним. – Зачем же я? Я ее почти не знала… Она меня не знала…

Оставалось только развести руками.

– Воля покойной… Надеюсь, не испугаетесь поездки со мной без Прасковьи? Тут совсем рядом, на Никольской…

Настасья задумчиво покивала.

– Хорошо, сейчас спущусь…

Пришлось ждать еще полчаса, прежде чем барышня вышла в шубке и шапочке. Отведенное время уже вышло, но Пушкин не сомневался, что их будут ждать. Он не стал предлагать барышне идти пешком, нежное создание привыкло к загранице, а не к московским тротуарам в снегу. Тем более извозчики стояли в очередь.

Все пять минут, что пролетка тащилась от Тверской мимо Воскресенской площади, через Иверские ворота на Никольскую, Настасья сидела молча, сжавшись нахохленной птичкой.

Пушкин представил мадемуазель Тимашеву Эггерсу. Нотариус отпустил комплимент такой приятной барышне и пригласил в кабинет. Где все сидели по местам. Последний свободный стул достался Настасье. Как раз между мужской частью наследников и женской. Лабушев с Фуделем смотрели на нее с явным презрением, Живокини пыталась вспомнить племянницу, которую видела еще ребенком. Рузо не обратила внимания. И только страшная мадам Львова улыбнулась и ободряюще похлопала ее по руке. Тетушка умела прощать. А Настасье требовалась поддержка.

– Итак, теперь все в сборе, – сказал Эггерс. – По поручению госпожи Терновской Анны Васильевны и во исполнение ее воли завещание вскрывается.

Из той же папки он вынул конверт большого размера и вскрыл клапан ножом для бумаг. Лист завещания помещался в него целиком, без сгибов.

– «Моя воля… – прочитал Эггерс, кашлянул и продолжил: – Ныне собравшимся после моей смерти таким образом завещаю… Подруге мой Львовой оставляю пятьсот руб-лей. Секретарю моему Рузо выдать сто рублей. Большего не стоишь, работу исполняла дурно, только про свои глупости думала… Племяннику моему Алеше Фуделю вручить мою фотографию, что выберет со стены. Кузену моему милейшему Петеньке Лабушеву дарю самовар серебряный, чтобы не коньяк, а чай пил… Тебе же, сестрица моя милая Вера, старый бурнус, что валяется, молью поеденный, у меня в шкафу…»

Нотариусу нужна была передышка. Он старательно смотрел в лист.

– Продолжим… Итак: «Мой дом на Большой Молчановке, мою дачу, что во Владыкине, все акции и ценные бумаги, что у меня хранятся, все наличные деньги, а также мой выигрыш на рулетке завещаю своей любимой племяннице Тимашевой Настасье Андреевне в полное владение и распоряжение. На том остаюсь любящая вас сестра и тетка Терновская Анна Васильевна. Будьте счастливы…» Дата: 31 декабря 1893 года… Теперь, кто желает, может ознакомиться лично… – Эггерс положил лист так, чтобы любой мог его прочесть.

– Великолепно! – вскричал Лабушев и натужно засмеялся. – Я владелец самовара! О, благодарю, сестра!

– Не может быть! – Фудель дернул галстук, душивший гнев. – Этого не может быть!

Эггерс указал на лист.

– Извольте ознакомиться… Все верно…

Фудель яростно замахал рукой.

– Подлог! Вранье! Тетя обещала мне… Обещала… – Он сжал лицо кулачками.

Живокини вскочила, будто в нее вонзилась заноза.

– Будь ты проклята, старая ведьма! – крикнула она и выскочила из кабинета.

Рузо, сосредоточенная, встала, вышла молча.

– Вот она – рулетка! – произнес Лабушев. – Рулетка судьбы!

Богатая наследница и завидная невеста сидела неподвижно. Она даже не заметила, как мадам Львова наклонилась и шепнула ей: «Поздравляю, только не наделайте глупостей». Зато тетушка отправила такой выразительный взгляд кому следует, что прочесть его не составило труда: от Пушкина требовали защитить непослушную, вздорную, но беззащитную барышню. И было от кого.

Фудель вдруг воспылал интересом к Тимашевой, отвешивал поклоны с комплиментами, радуясь обретению дальней родственницы. Кажется, троюродной или даже четвероюродной кузины… Какая разница, главное, что такое родство браку не помеха.