Да победит разум - Эрих Фромм (2021)

Отношения между Россией и международным коммунистическим движением всегда отличались двусмысленностью. Но природа этой двусмысленности резко изменилась в период с 1917 по 1925 год. Как я уже писал выше, Ленин и Троцкий были уверены, что только революция в Германии (или в Европе) может спасти русскую революцию. Внешняя политика была подчинена их революционным целям; но когда германская революция потерпела неудачу и Россия осталась единственной коммунистической страной, именно она стала символом и средоточием коммунистической надежды. Выживание Советской России стало самостоятельной целью, хотя и сохранялась вера в то, что выживание России было необходимым условием для окончательной победы коммунизма. Таким образом, исподволь и незаметно, интересы зарубежных коммунистических партий были подчинены интересам советской внешней политики.

Развитие событий в этом направлении началось в начале 20-х годов. После того как практически миновала угроза возобновления Гражданской войны и иностранной интервенции, сразу начались попытки вступить в переговоры с Западом и поставить сохранение Российского государства выше мировой революции. Чичерин[83] обратился к союзным правительствам с призывом вступить в мирные переговоры и впервые объявил, что капиталистические государства и Советская Россия могут мирно сосуществовать, ведь «либеральная Англия не вела беспрерывной войны против крепостнической России»[84]. Однако нападение Польши на Россию, поддержанное Францией, и первоначальные успехи Советского государства положили конец этому первому всплеску надежды на мирное сосуществование. Предшествующие события вызвали у Ленина последнее оживление прежних надежд, и разочарование в этих надеждах стало концом революционной стратегии Москвы в отношении Запада.

События 1921 и 1922 годов сделали этот конец явным и неизбежным. В 1921 году потерпела поражение германская революция, Ленин ввел новую экономическую политику (НЭП), заключил торговое соглашение с Великобританией и подавил матросский мятеж в Кронштадте. Ленин и Троцкий не отказались от своих революционных надежд, но признали свое поражение. Впервые в истории Коминтерна итальянские и немецкие коммунисты и левые социалисты открыто высказали подозрение о подспудном противоречии между интересами России и интересами Коминтерна и его членов – коммунистических партий[85].

Одним из первых признаков подчинения коммунизма интересам российской внешней политики стала новая тактика Коммунистической партии Германии (КПГ), проявившаяся во время заключения Рапалльского договора[86]. До этого КПГ отказывалась от поддержки германского буржуазного правительства (о чем свидетельствовала пассивная позиция, занятая компартией в отношении реакционного Капповского путча[87]), но в период между летом 1921 года и временем заключения пакта в Рапалло в апреле 1922 года поведение КПГ изменилось. Коммунисты поддержали Рапалльский договор в рейхстаге, а газета «Роте Фане»[88] приветствовала договор как «первый независимый акт внешней политики немецкой буржуазии с 1918 года»[89]. Эти события означали, пишет Карр[90], «что наиболее влиятельные коммунистические партии мира определяли свое отношение к своим правительствам в зависимости от того, проявляли они враждебность или, наоборот, дружелюбие по отношению к советскому правительству, и тактика коммунистов менялась в соответствии с колебаниями таких отношений. Эти следствия развивались достаточно медленно, и их определенно не осознавали те, кто заключил договор в Рапалло весной 1922 года»[91]. Через шесть месяцев после Рапалло советское правительство сделало вторую попытку вернуться в международную политику в статусе великой державы, поддержав турок на Лозаннской конференции; преследования коммунистов в Турции не стали препятствием для российско-турецкой дружбы.