Да победит разум - Эрих Фромм (2021)

К 1922 году крушение революционных надежд было признано открыто. На IV Конгрессе Коминтерна (1922) Радек[92] заявил: «Характерная черта времени, в котором мы живем, заключается в том, что, несмотря на то, что кризис капиталистического мира до сих пор не преодолен и вопрос о власти до сих пор является главным из всех вопросов, широчайшие массы пролетариата утратили веру в свою способность завоевать власть в обозримом будущем… Если ситуация такова, если подавляющее большинство рабочего класса чувствует себя бессильным, то завоевание власти как непосредственная задача снимается с повестки дня»[93]. Речи Ленина и Зиновьева хотя и не были проникнуты таким разительным пессимизмом, все же были выдержаны в минорном ключе.

То, что случилось в 1922 году, сегодняшним историкам представляется намного более ясным, чем непосредственным участникам тех событий. Надежда на революцию не оправдалась. Так же как Маркс и Энгельс в середине XIX века недооценили жизнеспособность капитализма, Ленин и Троцкий в период между 1917 и 1922 годами не смогли понять, что большинство рабочих на Западе не желало отказываться от экономических и социальных преимуществ, предложенных капиталистической системой, и идти опасным и неизведанным путем социалистической революции.

Сначала революционное отступление было совершенно искренним со стороны Ленина и других вождей. Они совершили стратегический отход и надеялись, что в какой-то момент в будущем снова возникнет революционная ситуация. Но после болезни и смерти Ленина с восхождением Сталина и постепенным отстранением Троцкого от реальной власти отступление превратилось в обыкновенный обман. Хотя невозможно указать момент, когда именно произошло это изменение, можно проследить движение в этом направлении по последовательности событий, происшедших между заключением пакта в Рапалло в 1922 году и заключением пакта с Гитлером в 1939 году.

После путча 1923 года в Германии, в ходе которого «престиж коммунистов получил новый и на этот раз непоправимый удар»[94], начало преобладать мнение Сталина о превосходстве российских национальных интересов над революционными интересами коммунистических партий. Он всегда испытывал презрение к иностранным коммунистическим партиям и много раз явно выражал это презрение: «Коминтерн никого не представляет. Он существует только благодаря нашей поддержке»[95], – говорил он Ломинадзе[96] в двадцатые годы. Такое же отношение он выразил много лет спустя в беседе с польским лидером Миколайчиком: «Коммунизм подходит Германии, как корове седло»[97]. Его личное презрение к китайским коммунистам было известно всем. При его правлении разительно изменились отношения между Россией и коммунистическим движением; целью было могущество России, а коммунистические партии должны были служить этой цели.

В 1925 году Сталин впервые официально признал, что острый революционный период, начавшийся после Первой мировой войны, закончился, и за ним последовал период «относительной стабилизации». Только в 1947 году он опубликовал свою речь перед студентами-коммунистами, произнесенную в 1925 году, которая может пролить свет на истинное отношение Сталина к коммунистическому движению: «Я полагаю, что революционные силы Запада велики, что они растут, что они будут расти, и что они смогут в каких-то странах свергнуть буржуазию. Это так. Но им будет очень трудно удержаться… Проблема нашей армии, ее мощи и готовности, неизбежно возникнет в связи с трудностями окружающих нас стран… Это не означает, что в любой такой ситуации мы будем связаны обязательством вмешаться против кого бы то ни было»[98].