Да победит разум - Эрих Фромм (2021)

Это действительно так и будет: черная смерть, зверства монгольских орд или любые другие масштабные бедствия случались на протяжении многих лет и поражали изолированные, далеко отстоящие друг от друга небольшие, по современным меркам, города. Здесь же катастрофа сразу поразит огромные площади, будет концентрированной по времени, но продолжаться будет вечно, если так выберет противник»[211].

Травмирующее воздействие такой катастрофы приведет к новой форме примитивного варварства, пробуждению самых архаичных элементов, которые до сих пор таятся в душе каждого человека; свидетельства тому мы получили, наблюдая террористические системы, созданные Гитлером и Сталиным. Сомнительно, что человеческие существа сохранят идеалы свободы и уважения к жизни – того, что мы называем демократией, – после того как станут свидетелями и участниками неслыханной жестокости людей к друг другу, а ядерная война – это квинтэссенция жестокости. Не уйти и от того факта, что жестокость оказывает ожесточающее воздействие на всех, кто в ней участвует, а тотальная жестокость ведет к тотальному ожесточению. Даже в случае частичного разрушения – от шестидесяти до восьмидесяти миллионов погибших в Америке (и соответствующего числа в других странах) – ясно одно: после такого события демократия исчезнет везде, останутся только беспощадные диктатуры, организованные выжившими в полуразрушенном мире.

Моральные проблемы Кан рассматривает еще более небрежно, чем психологические. Единственный вопрос для него заключается в том, сколько из нас будет убито; моральная проблема, связанная с убийством миллионов человеческих существ – мужчин, женщин, детей, практически не упоминается. Предполагается, что после неслыханной бойни выжившие будут жить относительно счастливой жизнью. Можно спросить, с каких моральных или психологических позиций делаются такие допущения. Меня охватывают шокирующие подозрения, когда я читаю следующее высказывание, цитату из раннего выступления Кана, когда он свидетельствовал перед комитетом по атомной энергии 26 июня 1959 года: «Другими словами, война ужасна. В этом нет и не может быть никаких сомнений. Но таков и мир. И нет ничего неадекватного в том, чтобы с помощью выкладок, которые мы сегодня делаем, сравнить ужасы войны с ужасами мира и увидеть, насколько вторые хуже первых»[212].

Это высказывание шокирует, потому что выходит за рамки всякой психической нормы. Всякий, кто делает такие заявления (или соглашается с ними), при условии, что он на самом деле так думает, с высокой вероятностью страдает тяжелой депрессией и устал от жизни; как иначе можно ставить на одну доску ужасы термоядерной войны (которая убьет шестьдесят миллионов американцев и шестьдесят миллионов русских) и «ужасы мира»? Я уверен, что такие рассуждения, которые приемлют Кан и многие другие, можно понять только в свете их личного отчаяния. Люди, которым жизнь представляется бессмысленной, составляют балансы, в которых они рассчитывают, сколько жертв – шестьдесят или сто шестьдесят миллионов – являются «приемлемыми». Приемлемыми для кого? Такой стиль мышления становится популярным, и это тяжелейший симптом отчаяния и отчуждения, симптом отношения, для которого перестали существовать моральные проблемы, так что ужасы войны преуменьшаются, потому что мир – синоним жизни – ощущается чуть менее ужасным, чем смерть.

Здесь мы имеем дело с одной из самых тяжелых и важных проблем нашей эпохи – трансформацией людей в безликие числа в балансовой ведомости; кто-то воображает, что расчеты, учитывающие гибель одной или двух третей населения, вполне «разумны» в свете возможности быстрого восстановления экономики. Действительно, войны были всегда; всегда находились люди, которые жертвовали своими жизнями или убивали других – из любви к свободе или в опьянении бешенства. Новое и шокирующее во вкладе нашей эпохи заключается в хладнокровном применении бухгалтерских методов для оценки убийства миллионов человеческих существ.