Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила - Мэри Стюарт (2018)

Кинжала, скорее всего, никто не хватится. Я спрятала его у себя в комнате, под подушками на кушетке возле окна, зашла в хаммам, вымыла руки и вернулась к себе. В тот же миг на пороге появился Хассим. Он принес зажженную лампу, бутылку арака и записку от Джона Летмана, в которой тот сообщал, что вынужден остаться на ужин с тетушкой Гарриет. Мне принесут еду в девять часов, а в десять он заглянет, чтобы убедиться, есть ли у меня все необходимое на ночь.

Записка заканчивалась так: «Я не стал ей говорить, что Вы вернулись. Момент не совсем подходящий. Надеюсь, Вы понимаете».

Я подумала, что слишком хорошо все понимаю. Я убрала письмо в сумочку и с отвращением взглянула на бутылку арака. Все сокровища мира я бы отдала за хорошую чашку чая.

Летман зашел в десять часов, как и обещал, и остался поболтать на полчасика. Вскоре после половины одиннадцатого он удалился и унес мой поднос с остатками ужина. Едва миновало одиннадцать, до моих ушей донесся яростный призывный звон колокольчика тетушки Гарриет, и где-то в глубине дворца хлопнула дверь. Потом воцарилась тишина. Я погасила лампу, посидела немного, чтобы глаза привыкли к темноте, тихонько открыла дверь и вышла в сад.

Ночь стояла темная и благоуханная. Небо было черно той прозрачной чернотой, какую наше воображение приписывает открытому космосу. В этой черноте кучками висели мерцающие звезды, огромные, как маргаритки, и сверкал полумесяц. По гладкой поверхности пруда плясали лунные блики. В ветвях, точно состязаясь в ангельском пении, наперебой заливалась пара соловьев, из пруда им вторило хриплое кваканье лягушек. В тени одной из колонн я чуть не упала, споткнувшись о спящую павлиниху. С недовольным кудахтаньем она неуклюже отбежала прочь и скрылась между колоннами, потревожив по дороге стайку горных куропаток, которые, в свою очередь, вспорхнули, громко шелестя крыльями, и скрылись в кустах. Над озером словно захлопали пробки открываемых бутылок с шампанским – это прыгнули в воду сразу несколько лягушек.

Словом, мое появление наделало немало шума, и, пробираясь к окну, я, сгорая от страха, с минуты на минуту ждала, что вот-вот к общему хору присоединится лай рассерженных собак. Однако их не было слышно.

Я выждала минуту-другую, потом принялась за шурупы.

Последний шуруп подался легко. Я опустила засов.

Поначалу я боялась, что, может быть, сами ставни окажутся чем-нибудь закреплены, но, потянув за правый, обнаружила, что он легко подается. Разорвав ночную тишину, оглушительно заскрипели ржавые петли. Я в ужасе откинула ставень к стене и отпрянула, напрягая слух. Тишина. Даже соловьи замолчали, видимо с перепугу.

Тем лучше. Я приоткрыла второй ставень и выглянула.

И чуть не вывалилась наружу. Я не ошиблась, предположив, для чего именно понадобились ставни. Если не считать ржавых железных штырей, то тут, то там торчавших из выщербленного камня, решетки не было совсем. Я перегнулась через подоконник и вгляделась в темноту.

Окно находилось на высоте футов тридцати над землей. Прямо под ним бежала тропа, огибавшая северную стену дворца. Сразу за тропинкой начинался пологий откос, поросший кустарником и колючими деревьями. На краю обрыва, уходящего к стремнине Нахр-эль-Салька, прижалась к скале пара-тройка тоненьких тополей. Слева на вершине утеса виднелась большая роща сикомор. Из нее вниз, к броду, убегала каменистая тропинка.