Алан Брэдли - Алан Брэдли (2011)

Фели, я думаю, наполовину влюблена в этого красивого молодого человека, которого недавно назначили органистом в Святом Танкреде. Она зашла так далеко, что присоединилась к хору, потому что с места возле алтаря открывался превосходный вид на его подпрыгивающие светлые кудряшки.

Но Фели не кусалась, напротив, она была странно подавлена.

— Он в жюри музыкального фестиваля в Хинли, — сказала она, как будто я задала обычный вежливый вопрос.

— До, ре, ми, фа, со-о… Как там дальше? — Я пропела громко и специально фальшиво.

— Оставь это для грешников, — мило предложила Фели, и мы проделали остаток пути в молчании.

С полдюжины мальчиков в скаутской форме, почти все — члены хора Святого Танкреда, толкались на церковном кладбище, играя в подобие футбола чьей-то шляпой. Одним из них был Колин Праут.

Фели засунула указательный палец и мизинец в рот и издала на удивление пронзительный и не подобающий леди свист. Игра тут же прекратилась.

— Внутрь, — распорядилась Фели. — Сначала гимны, потом возня.

Поскольку вожатый скаутов и часть мальчиков были членами хора, отряд не мог объединиться до окончания репетиции.

Раздались несколько анонимных вздохов и шепотков, но мальчики послушались. Колин попытался торопливо пробежать мимо меня, не отводя взгляда от земли.

— Эй, Колин, — сказала я, преграждая ему дорогу. — Я и не знала, что ты скаут.

Он опустил голову, сжал руки в кулаки в карманах шортов и обошел меня. Я последовала за ним в церковь.

Старшие члены хора уже заняли свои места и весело болтали в ожидании органиста, мужчины по одну сторону алтаря, женщины напротив них по другую.

Мисс Кул, которая была по совместительству почтальоном и владелицей кондитерской в Бишоп-Лейси, выстрелила в меня сияющей улыбкой, и мисс Паддок, Лавиния и Аврелия, державшие чайную Святого Николаса, одинаково помахали мне пальцами.

— Добрый вечер, хор, — сказала Фели. Это была традиция, уходившая далеко в глубь христианской истории.

— Добрый вечер, мисс де Люс, — ответили они автоматически.

Фели заняла место на скамье перед органом и, гавкнув через плечо: «Гимн триста восемьдесят третий», — приступила к первым тактам «Мы пашем поля и сеем», заставив меня лихорадочно листать сборник церковных гимнов в поисках нужной страницы.

Мы запели:

— We plow the fields and scatter,

the good seed on the land,

but it is fed and watered

by God's almighty hand;

He sends the snow in the winter,

the warmth to swell the grain,

the breezes and the sunshine,

and soft refreshing rain.[59]

Пока я пела, я размышляла о теле Бруки, висевшем на трезубце Посейдона под проливным дождем. Конкретно в этой грозе не было ничего освежающего, на самом деле это был адский ливень.

Я бросила взгляд поверх алтаря на Колина. Он пел с сосредоточенным усердием, закрыв глаза и подставив лицо последним лучам дневного света, сочившимся сквозь темнеющее витражное стекло. Я разберусь с ним позже.

— Не only is the Maker

of all things near and far;

He paints the wayside flower,

He lights the evening star;

the winds and waves obey Him…[60]

Орган внезапно взвизгнул на середине ноты и умолк, как будто его кто-то придушил.

— Де Люс, — кисло произнес голос, и я осознала, что это Фели.

Она обращается ко мне!

— Голос не может звучать, когда рот закрыт.

Головы повернулись в мою сторону, было несколько улыбок и смешков.

— Итак, опять, с «ветра и волны повинуются Ему»…

Она взяла первую ноту, орган с ревом вернулся к жизни, и мы снова запели.

Как она осмелилась выделить меня таким образом? Ведьма! Ну погоди, Офелия Гертруда де Люс, ну погоди, черт тебя дери!