Милое дитя - Роми Хаусманн (2021)

Как ей следовало это понимать, Лена? Как тут не счесть меня сумасшедшей, одержимой? Как тут не подумать, что я погрязла в собственном страдании? Я отказываюсь от солнца, от свободы, от мира. Мне нужно принять душ. Проконсультироваться с дантистом по поводу выбитого зуба. Сходить к парикмахеру и покрасить волосы. Или на худой конец попросить Кирстен, чтобы купила краску. У Ясмин каштановые волосы. Ясмин распахнула бы окна настежь, чтобы увидеть небо. Ясмин вернулась бы к жизни после освобождения. Ведь об этом в унисон твердят все газеты. Ясмин Г. пережила четыре мучительных месяца.

Пережила…

– Ясси?

Кирстен садится на край дивана. Я не испытываю желания смотреть на нее и продолжаю таращиться в потолок.

– Зачем ты сделала это? Для чего расклеила все эти заметки? Что все это значит?

Я закрываю глаза.

– Ясси… – Кажется, теперь Кирстен плачет. Я чувствую прикосновение к своей щеке. – С тобой что-то не так. Тебе нужна помощь.

Можешь кричать сколько угодно, Лена. Никто тебе не поможет.

– Ясмин, ты должна вернуться в больницу.

Тебя все позабыли, Лена. Теперь у тебя есть только мы. Навсегда.

Тело внезапно содрогается. Кирстен хватает меня за плечи и встряхивает.

– Открой глаза, Ясси! Посмотри на меня!

Открой глаза, Лена. Я знаю, что ты очнулась.

Я подчиняюсь.

– Ты слышишь меня, Ясси?

Неприкрытый ужас окрашивает лицо Кирстен в нездоровый оттенок, скулы пошли красными пятнами, как при неудачном гриме.

– Ты меня слышишь?

Слабо киваю. Одинокая слеза, словно дожидалась этого момента, скатывается по моей щеке.

– Это я виновата.

– В том, что случилось, нет твоей вины.

Мотаю головой. Еще одна слеза.

– Я виновата, и они хотят напомнить мне об этом. Из-за меня дети лишились отца. И дома.

– Точно, письмо…

В следующую секунду Кирстен подскакивает с дивана.

– Комод, – долетает до меня, и снова ее каблуки стучат по ламинату.

Я вытираю глаза ладонью и шмыгаю носом. Некоторое время царит тишина – ни шагов в спальне, ни скрипа выдвигающихся ящиков. На миг я задаюсь вопросом, действительно ли Кирстен здесь, или же это очередная выходка моего помутненного сознания. Я поднимаюсь с дивана, выдыхаю, превозмогая боль, и тащусь в спальню.

Сознание не обманывает, Кирстен действительно здесь. Только никак не доберется до комода. Вместо этого она сидит на кровати, чуть склонив голову набок. Взгляд скользит по стенам. Я осторожно присаживаюсь рядом. Бесполезно лгать о том, как я себя чувствую. Стены безошибочно отражают мое состояние. Я снова шмыгаю и утираю глаза.

– Он никогда не называл причин, – начинаю я ломким голосом. – Впрочем, могу понять, почему его выбор пал на меня. Должно быть, я просто оказалась не в то время и не в том месте, да еще имела несчастье чем-то напомнить ему ее, – я киваю на многочисленные фотографии.

Едва ли здесь найдется распечатка, чтобы к ней не прилагалось твое фото. И почти всегда это один и тот же снимок. Выглядит так, будто ты развернулась за долю секунды до того, как был нажат спуск. Ты смахиваешь с лица прядь волос и смеешься; все в твоем облике смеется, все такое воздушное… Прошлой ночью, пока без остановки работал принтер, мне даже слышался твой смех, очень тихо, как дуновение ветра. И всякий раз, когда принтер вновь воспроизводил твое лицо, мне казалось, что смех становится громче и ближе, как будто ты была здесь, в этой самой комнате.

– Почему он выбрал ее, Кирстен? Может, она тоже кого-то ему напомнила, как я напомнила ее? Но тогда почему ей позволено было сохранить свое имя, а мне – нет? А может, он и вовсе знал ее?

Кирстен вздыхает.