Милое дитя - Роми Хаусманн (2021)

Отцу пропавшей тусовщицы из Мюнхена предъявлено обвинение в причинении вреда

Мюнхен – Маттиас Бек, отец пропавшей в январе Лены Бек (23 года), обвинен в нанесении телесных повреждений. Суд приговорил мужчину к штрафу в размере 7 тысяч евро после нападения на бывшего друга его дочери, начинающего актера Марка С. (26 лет). Маттиас Бек, по его же показаниям, был убежден, что Марк С. ответственен за исчезновение Лены Бек. Судом было принято во внимание эмоциональное состояние, в котором Маттиас Бек находился в момент нападения. Приговор вступил в силу. Пострадавший доволен решением суда. «Герр Бек бросился на меня, как дикий зверь, я испугался за свою жизнь. И я рад, что ему это не сошло с рук. Его состояние можно понять, но подобное поведение необходимо было пресечь, чтобы обезопасить не только меня, но и других».

Ясмин

Комод, второй ящик сверху. Я сижу на кровати и наблюдаю за Кирстен. Как она берет нужный носок и прощупывает, прежде чем развернуть. Слежу за ее лицом. Ее глаза, всегда такие чистые, а теперь омраченные. Поджатые губы. Дрожащими пальцами она достает из носка стеклянный осколок, на котором еще видны присохшие кровавые разводы.

– Это…

– Осколок снежного шара, который полиция так и не нашла.

– А зачем ты забрала его с собой? Надеюсь, не в качестве сувенира?

Я качаю головой.

– Мне отдала его Ханна, в больнице. Врач дал мне успокоительное, и я уже отключалась. И вот в палате появилась Ханна и вложила осколок мне в руку. И сказала при этом: «Я все запомнила». Когда я пришла в себя, то решила, что это была галлюцинация. Но потом заметила, что держу осколок в руке.

– Но почему она дала его тебе?

– Поначалу я тоже не могла понять. Но теперь, после этого письма, мне кажется, что Ханна пытается напомнить мне о моей вине.

Я вспоминаю те минуты в «Скорой», то странное чувство, которое овладело мною, когда я услышала ее голос. Ее имя Лена, произнес этот голос, и тогда я решила, что он звучит лишь у меня в голове, списала все на шок и успокоительное. Это странное чувство усилилось, когда я узнала от Кама и Мюнхена, что Ханна действительно ехала со мной и теперь находится в больнице, возможно, в палате по соседству или, в крайнем случае, на другом этаже. Странное ощущение, как будто что-то не так. Ханна никогда не покинула бы хижину. При этом я кричала ей, всего несколько часов назад. Кричала им обоим, чтобы бежали за мной. «Бежим, ну! За мной!» Но дети не побежали. Йонатан сидел возле неподвижного тела на полу и тихо скулил. Ханна стояла рядом, потрясенно уставившись на меня. Только что я ударила их отца снежным шаром, со всей силы, с диким воплем.

– Они винят меня в смерти отца.

– Ясси, это маленькие дети.

– Ханне уже тринадцать, а Йонатану – одиннадцать.

– Они дети.

– Осколок – это знак.

– Я тебя прошу.

– И письмо было задумано как напоминание. Я не должна забывать о том, как поступила с ними. Они хотели, чтобы я оставалась их мамой, навечно. А я навечно разрушила их жизнь… – Я понижаю голос до шепота. – Она все запомнила.

– Ясси, на письме нет даже обратного адреса. Его, наверное, просто бросили тебе в ящик. Или ты всерьез полагаешь, что два ребенка в психиатрической клинике сумели выйти, чтобы шататься по Регенсбургу и раскидывать письма по ящикам? – Она поднимает кончиками пальцев окровавленный осколок. – Почему ты не отдала его полиции?

– Не знаю. Наверное, не хотелось снова давать объяснения. Так что я спрятала его под матрасом, а потом, когда мама привезла сумку, переложила туда.

Я делаю паузу, чтобы всмотреться в ее лицо, прежде такое родное. Лицо, в котором движение век содержало в себе ответ, а поджатые губы заменяли целую дискуссию. Лицо, которое теперь кажется мне чужим, как и мое лицо кажется чужим ей. Как и все во мне должно казаться ей чужим.

– Ты не понимаешь, – заключаю я.

Кирстен молчит.

– Ты и не должна, все нормально.