Нью-Йорк - Татьяна Богатырева, Евгения Соловьева (2019)

Интересно, что чувствовал Бонни, глядя на эту фотку? Ревновал ли к Кею? Все же я не могу до конца понять их отношений, слишком много всего намешано. Вот смогла бы я на месте Кея после вчерашней сессии так спокойно сказать: наверное, Бонни нужно побыть одному? Он не волнуется от слова совсем. Но это не равнодушие, ни в коем случае. Я точно знаю, если Бонни что-то по-настоящему нужно, Кей наизнанку вывернется – и нужное ему даст. Просто так, не требуя ничего взамен. И наоборот тоже. Но я же помню тот огненный дух соперничества между ними на бал-маскараде! Не хуже, чем между двумя матерыми волками ввиду течной волчицы. А их постоянные пари, я и сама слышала как-то раз, и Кей рассказывал. На этой фотке я – трофей Кея. Я выбрала его, уехала с ним. Смотреть на наше счастье… стала бы я так травить душу?

Не знаю.

Бонни стал. Бонни надеялся, что я прощу его, и мы будем вместе.

Черт. Как все было просто всего лишь вчера! Может быть, мне не стоило вмешиваться?

«Умная девочка вчера подошла бы к нему на репетиции и не мучилась бы сегодня», – я почти услышала ироничный, теплый голос Кея.

Черт. Вот почему он такой умный, а я такая дура? Самый важный вопрос мироздания, однако.

Ладно. Хватит страдать фигней. Сегодня пусть Бонни думает в одиночестве и лечит синяки, а потом – посмотрим. Или он придет сам, завтра, или я приду к нему на репетицию в понедельник. На всякий случай, конечно, спрошу у Люси, не репетируют ли они сегодня.

– Где? На пляже мы! И не напоминай о работе! Ненавижу их всех, – тяжело вздохнула Люси. – В понедельник начинаем со светом и костюмами, грядет апокалипсис.

Рядом с ней кто-то прочувствованно выругался по-немецки, а я хихикнула: мы – это значит Люси с Гюнтером. Вот же! Она в два раза его старше и в два раза толще, но он влюблен как шекспировский Ромео. Люси – Джульетта, м-да…

– Я приду посмотреть на конец света, – пообещала я и отключилась.

В понедельник я в самом деле пришла в театр. И кофе принесла, капучино с корицей и шоколадом, как некоторые сицилийские гении любят. Перед обеденным перерывом. То есть в теории он должен был быть через пять минут, на практике же…

Невозможно описать словами первое пришествие Света, Костюма и Грима! Когда я заглянула в зал – на сей раз дверь в партер была открыта – и услышала грохот пополам с матюками, сразу поняла: он пришел. Апокалипсис. На сцене какие-то люди таскали что-то непонятное: элементы декораций? Софиты? Посадочную ногу марсианского звездолета? Хрен разберешь. Кто-то из актеров толпился на авансцене и мешался под ногами, кто-то суетился вокруг рабочих сцены, кто-то с кем-то ругался перед первым рядом партера, все это освещали беспорядочно мечущиеся разноцветные лучи, а поверх всего раздавались такие знакомые, родные итальянские маты…

Я чуть не прослезилась от умиления (и радости, что не я должна наводить порядок в дурдоме). И очень вовремя подумала, что отвлекать сейчас мистера Джеральда – значит нарываться на мат уже в мой адрес. Ему сейчас плевать, любимая Роза мешается под ногами или хрен собачий. Обложит всех, оптом. Так что я лучше подожду, пока светопредставление закончится, и тогда уже будет мистеру Джеральду его кофе и его телефон.

Тихонько пробравшись в центр зала, суть самое тихое и безопасное место, я уже намеревалась присесть и притвориться мебелью, как из мрака внезапно проявился зеленый Том (спасибо осветителю за потрясающий эффект!) и крайне печально воззрился на меня.

– А, это ты, – и тут же сцапал стаканчик с кофе. – Это ужасно. Мы ничего не успеваем!

Он горестно хлюпнул остатками кофе, выпитого в один глоток, еще печальнее воззрился на сцену и принялся жаловаться. Я толком не понимала, на что именно – вычленить из плача Ярославны что-то внятное не представлялось возможным. Так что я просто слушала, даже не пытаясь перебивать. И второй стаканчик с кофе тоже пришлось отдать Тому, все равно кофе остывал, а дурдом и не думал заканчиваться.