Госпожа - Лиза Хилтон (2017)

Когда я расстегнула первую пуговицу, Баленски испустил долгий стон, но не от возбуждения от перспективы увидеть мою грудь. Нет, просто под пиджаком я была одета в Караваджо.

Описи работ художника, составленные при жизни, включают в себя много потерянных картин, пропавших бесследно или уничтоженных по невежеству полотен. Эти пропавшие полотна время от времени кто-нибудь находит — то на чердаке дома в Тулузе, то в столовой в Дублине, некоторые из них, к удивлению публики, оказываются оригиналами и настоящими сокровищами, другие, подлинность которых так и не удается установить, медленно сводят с ума своих владельцев, фанатично верящих в то, что обладают шедевром. В своем провенансе Казбич процитировал одну из таких описей: «картина, созданная для женщины, у которой он жил». Вариация на вечную тему: известный художник по доброте душевной создает шедевр на обрывке скатерти, чтобы заплатить за вино. В данном случае Караваджо якобы таким образом расплатился со своей домохозяйкой из Венеции, которая, возможно, была одной из его многочисленных любовниц, использовав ее нижнюю рубашку в качестве импровизированного холста.

Мне удалось раскрыть мошенничество Казбича благодаря сербским иконам. Открыв кейс с «Караваджо» еще в Англии, я очень удивилась, обнаружив, что картина написана на ткани. Потом в собрании музея в Белграде, который был основан при участии Разнатовича, обнаружилось несколько образцов риз из местных монастырей, покровов и стихарей, которые терпеливо вышивали вручную многие поколения монахинь. Я совершенно не разбиралась в истории церковных одежд, но, видимо, Казбичу удалось заполучить одну из них. Внимательно исследовав изделие, я смогла обнаружить крошечные дырочки там, где когда-то была вышивка. Ее аккуратно отпороли, и получилась простая рубаха без рукавов из полотна необходимой датировки. Жесткие складки ткани пожелтели, но лен — очень прочный материал, может выдерживать многое. В архиве Амстердама я совершенно верно угадала, что они использовали мел, а в качестве лака — неаполитанскую желтую. Что ж, умно придумано. Силуэт на портрете слегка напоминал склоненную набок голову девушки, изображенной на знаменитой «Гадалке» — одной из первых картин Караваджо, которая произвела фурор среди жадных до сенсаций коллекционеров искусства из Рима. Казбич провел поэтическую связь между лицом давно забытой венецианки и игривостью черт цыганки, понадеявшись, что остальную работу за него сделает алчность коллекционеров.

Баленски с открытым от изумления ртом смотрел на мой импровизированный бронежилет.

— Можете застрелить меня, — продолжала я, — но вам не удастся очистить полотно от крови. Хотите попробовать — вперед! — заявила я, глядя, как Баленски беззвучно шевелит губами, продолжая держать меня на прицеле. — Или я могу порвать ее. Эта старая ткань такая ветхая… Потом вы меня застрелите, но картину все равно не получите!

— Чего вы хотите? — заколебался он. — Денег?

— Мне не нужны деньги. Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое, вот и все! А он, — кивнула я на стоявшего за Баленски Ермолова, — должен отдать жене картины. Боттичелли Джеймсона, как я и сказала. Я выйду отсюда так же, как вошла, с картиной на мне. Когда Елена Ермолова убедится, что картины у нее, можете забирать своего бесценного Караваджо! Он и правда ничего не стоит!

Ермолов с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться — какая странная реакция, я такого не ожидала!

— Она сошла с ума! — пробормотал Баленски по-русски.

— Возможно, — ответил ему по-английски Ермолов. — Но она не дура, как ты понимаешь. Если хочешь, избавься от нее. Ты же прекрасно знаешь, что картина гроша ломаного не стоит.

Баленски медленно повернулся к нему, дергаясь, как заводная игрушка. Руки безвольно свисали вдоль тела. Он пристально посмотрел на Ермолова, тот пожал плечами, а потом с деланым удивлением многозначительно посмотрел на пистолет в своих руках.