Платина и шоколад - Чацкая Настя

Она смотрела, как он развязывает узел под шеей, слегка наклоняя голову набок. Эта его привычка сейчас показалась ей особенно пугающей. Девушка нервно сглотнула, попятившись и уткнувшись коленями в кресло.

— Слушай, если ты думаешь, что это смешно...

Он же не станет раздеваться. Конечно, не станет.

Просто шутит.

Тёплый, нагретый от его кожи галстук скользнул по воздуху и свернулся змейкой на столе. Пальцы Драко потянулись к пуговицам и начали расстёгивать рубашку. Гермиона наблюдала за ним, чувствуя, что тело начинает прошибать нервная дрожь.

Сейчас он остановится. Это не может быть по-настоящему.

— Малфой, что ты задумал? — язык едва ворочался во рту, а голос дрожал так, будто кто-то тряс её за плечи.

— Я ясно выразился, Грейнджер. Я трахну тебя. Разве не этого ты хотела пять минут назад?

Гермиона обошла кресло, пятясь. Попыталась сморгнуть туман, наползающий на глаза. В животе закрутился такой ледяной узел, что не хватало дыхания.

— Прекрати, — почти шёпот дрожащими губами.

Расстёгнутая рубашка осталась на нём, прикрывая плечи. Малфой поднял брови:

— В чём дело? Ага, мы не договорились о цене, видимо, — он сделал медленный шаг в сторону грязнокровки, которая уже подпирала спиной книжный шкаф. — Кнатами берёшь? Или сразу галлеонами? Сколько ты стоишь, Грейнджер, а?

Он так откровенно не издевался ещё никогда.

— Малфой, хватит!

Крик заставил вздрогнуть даже огоньки свечей, наверное.

Драко остановился в нескольких шагах от неё. Глядя прямо в глаза. Она видела, как насмешка исчезает из его взгляда. Остались только сжимающиеся губы и желваки, ожившие на щеках. И ещё что-то, на самом дне глаз.

В полутьме библиотеки он казался ей самым потрясающим и самым жутким творением этого мира. Этого и всех остальных вместе взятых. В белоснежной рубашке, подчёркивающей бледность идеальной кожи, с платиновыми волосами, слегка спадающими на лоб. Взглядом. Кричащим и молчавшим одновременно.

Шли минуты, а Драко стоял и молчал. Только “что-то” закипало в ледяных радужках. Медленно, набирая силу. И когда ему, кажется, уже не куда было деваться, Гермиона поняла, узнала. Увидела.

Боль. Закрытая в нём, застывшая, непризнанная.

Знал ли он, какие голые сейчас у него глаза? Мерлин, наверняка нет, потому что если бы знал — отвернулся бы, не позволяя смотреть настолько глубоко.

Сейчас он открыт перед ней.

На одно мгновение он перед ней открыт, и за это мгновение Гермиона готова была заплатить ему любую цену. Даже ту, что Малфой запрашивал, сам того не зная.

Что-то случилось. Оба почувствовали это. В глазах обоих отразилась такая острая и тяжёлая усталость, что, наверное, она заполнила каждый уголок библиотеки, рванувшись из них навстречу друг другу и внезапно — объединила две крайности.

На один миг. Но и этого хватило.

И когда девушка открыла рот, чтобы сказать, просто сказать хотя бы что-то, его голос пронёсся, отражаясь от пыльных полок и книжных корешков тихим и оглушающим шёпотом одновременно:

— Мы в полном дерьме, Грейнджер.

И одно единственное слово ревущим набатом разорвалось в сознании.

“ Мы. Мы, мы.”

А в следующую секунду он сделал шаг.

К ней.

Глава 14

— Погоди, — успела выдохнуть Гермиона прежде, чем горячие губы накрыли её рот.

Руки замерли на полпути к Малфою, застывая и не решаясь оттолкнуть, а он уже прижался к ней, вынося из головы последние здравые мысли.

Мерлин, зачем он расстегнул рубашку? Кожа груди слизеринца, кажется, была раскалённой, пылающей, несмотря на бледность, напоминающую мрамор. Ей впору быть холодной, будто лёд, но она же наоборот — плавила. Заставляла растекаться.