Летят перелетные птицы - Вера Колочкова (2013)

Трудно сглотнув, она снова закрыла глаза, замолчала. Лицо ее было почти спокойным, лишь изредка подрагивали крылья точеного красивого носика да сморщились напряженной полоской бледные губы.

Наверное, надо еще что-то ей сказать… Что-нибудь ободряющее. А что сказать-то? Чего ни проговори, все фальшиво прозвучит. Да и что значат для нее слова какой-то участковой врачихи? Ей сейчас другого человека слова нужны… Интересно, хотя бы по телефону он ей звонит или нет? Вроде и самого мобильника нигде не видно… Ах, да, в этом месте поселка мобильник никогда сигнал не ловит. Сама сколько раз на эту проблему натыкалась. Несколько улиц – как проклятые, и Чапаева в том числе.

И тут же память, словно озаботившись проблемой, услужливо преподнесла ей картинку – субботние их с Александром Синельниковым посиделки в огороде, тяжелая пауза, опасливый настороженный взгляд, курлыканье телефона на столе… Почему его телефон принял сигнал? Она еще тогда подумала спьяну – мистика какая-то…

Встряхнув головой, будто сбрасывая наваждение, спросила деловито:

– А таблетки, которые я прописала, ты пьешь, Варенька? То есть…мама дает тебе? Надо обязательно пропить, три раза в день. Гормональный уровень в норму придет, и тебе сразу лучше станет.

Молчит. Никакой реакции. Лишь нервно дрогнули губы да выкатились из уголков закрытых глаз две слезинки, пропали за ушами. Какие у нее ушки красивые – маленькие розовые раковины…

Жалость вдруг захлестнула, накрыла с головой. Так накрыла, что болью пересеклось дыхание, и она с трудом сдержала рвущийся изнутри порыв упасть перед кроватью на колени, обнять, заголосить, затрястись по-бабьи в виноватом рыдании. Девочка, бедная девочка… Понимаю твою безысходность, твои мысли, твои муки, твои страшные желания и решения… И впрямь, что тебе это кресло – кататься туда-сюда по убогой улице Чапаева, ловя на себе любопытные взгляды из чужих окошек? Зачем…

Никуда она не упала, конечно же. Не заголосила, не затряслась по-бабьи. Встала, вышла на ватных ногах, смахивая на ходу выбежавшую слезу.

Во дворе, под навесом, притулилось к дверям сарайчика неказистое инвалидное кресло. Показалось, идет от него странная живая энергия недоумения – извините меня, мол, хозяева, за отвергнутое здесь присутствие. Но как знать, может, и пригожусь еще…

Татьяны Михайловны во дворе не оказалось, где-то по хозяйству суетилась. Побрела вон, прикрыв за собой калитку.

Шла потом по улице, как пьяная. А в голове лишь одно слово суетилось – выбор. Выплывало из непролитых слез, дрожало перед глазами. Да, у каждого должен быть выбор. Всякими могут быть жизненные обстоятельства, но выбор всегда должен быть. Право выбора. Возможность – выбора…

Шедшая навстречу женщина пристально глянула ей в лицо, кольнула из глаз любопытством. Наверное, слишком уж много смятения у нее на лице было. Да и фразы, что в голове крутились так маниакально настойчиво, она, похоже, вслух проговаривала… Нет, надо что-то делать с собой. И с ситуацией. Так нельзя больше, нельзя…

Сегодня – понедельник. До субботы остается вторник, среда, четверг, пятница. Четыре долгих мучительных дня. Надо назначить себе день для решения. Завтра? Нет, назавтра еще сил не достанет. Значит, в среду…

* * *

Десять блистеров с феназепамом, уютно устроившись под желтой аптекарской резинкой, легким комком провалились на дно сумки, и она поспешно защелкнула замок, стараясь отвлечься мыслями на что-нибудь постороннее. Хорошо бы вообще голову отключить, не думать, не трястись внутренней мелкой дрожью.

На улице было сыро, ветрено. Сразу пробрало до костей, и непонятно уже было, отчего она больше трясется, от страха или от холода. Теперь, главное, до улицы Чапаева добрести, не свалиться от ужаса в придорожные лопухи.