Еще одна станция - Кейси Маккуистон (2021)

Но иногда это песня, которую она любит или хочет, чтобы услышала Огаст, песня с задворок ее разума или из вороха ее кассет. Майкл Болтон, хрипящий «Проводник души», или Джэм Мастер Джэй, выплевывающий «Ты заболеешь». Не важно. 90.9 поставят это, и Огаст послушает, только чтобы ощутить то, что называют «под одной луной», когда Джейн слушает то же самое в то же время, пока едет через Манхэттенский мост.

И внезапно Огаст так же привязывается к радио, как и Джейн. Если честно, это охренеть как неудобно. Она занята переживаниями по поводу того, что будет с Люси, Уинфилдом и Джерри, когда «Билли» закроют. Ей надо садиться на поезда, работать смены, догонять учебу и в одно воскресенье отвечать на объявление в «Крэйгслисте» с другого конца Бруклина.

– Пожалуйста, Уэс, – молит Огаст. У него выходной, поэтому он уже не спит, хотя заката еще не было, и пользуется своими дневными часами, чтобы рисовать на диване и стрелять в Огаст обиженными взглядами через всю квартиру. Для человека, который столь решительно настроен никогда не выражать эмоции, он может быть ужасно драматичным.

– Прости, как именно, по-твоему, мы должны притащить домой стол и целую кровать из гребаного Грейвсенда?

– Это письменный стол и односпальный матрас, – говорит ему Огаст. – Мы можем провезти их в метро.

– Я не буду тем засранцем, который везет в метро матрас.

– Люди постоянно везут в метро немыслимые вещи! Я была в «Кью» на прошлой неделе, и у кого-то было целое кресло! С держателями для стаканов, Уэс.

– Да, и этот человек был засранцем. Ты не так долго прожила в Нью-Йорке, чтобы заслужить право безнаказанно быть засранкой. Ты еще в туристической зоне.

– Я не турист. Вчера на мой ботинок забралась крыса, и я ничего не сделала. Турист смог бы так?

Уэс закатывает глаза и садится, смахивая с лица свисающую виноградную лозу.

– Я вообще-то думал, что тебе нравится минимализм.

– Нравился, – говорит Огаст. Она снимает очки, чтобы протереть их, надеясь, что размытая фигура Уэса не догадается, что это для того, чтобы не видеть чье-то лицо, когда говоришь что-то личное. – Но это было до того, как я нашла, куда стоит класть вещи.

Уэс молчит, потом вздыхает, кладя альбом на чемодан.

Он сжимает зубы.

– У Исайи есть машина.

Два часа спустя они возвращаются обратно во Флэтбуш, пока Огаст втиснута, как в тетрисе, на заднее сиденье вместе со своим новым шатким письменным столом, а односпальный матрас привязан к крыше «Фольксвагена Гольф» Исайи.

Исайя рассказывает про свою дневную работу, про инстаграмных блогеров, спрашивающих, могут ли они списать по налогам сделанные вручную короны из орхидей, и Уэс смеется – так, что у него закрыты глаза, откинута назад голова, сморщен нос. Огаст знает, что пялится. Она никогда, ни разу с того момента, как въехала, не слышала от Уэса больше, чем саркастичное хмыканье.

– У тебя там все хорошо? – спрашивает Исайя, глядя в зеркало заднего вида. Огаст вытаскивает телефон, притворяясь, что не следит за их разговором. – Хватает места для ног?

– Переживу, – говорит Огаст. – Еще раз спасибо. Ты спас мне жизнь.

– Без проблем, – говорит он. – Бывало и хуже, когда я помогал Уэсу. У него двуспальная кровать. Ее было охрененно сложно перевозить.

– Ты помогал Уэсу перевозить кровать?

– Я… – начинает Уэс.

– Она очень стильная, – продолжает Исайя. – Березовое изголовье, сочетается с его комодом. Может, он больше и не богатый парниша, но у него еще остался буржуйский вкус.

– Это не…

– Ты видел изнутри спальню Уэса? – перебивает Огаст. – Даже я не видела изнутри спальню Уэса, а я живу через стену от него.

– Да, она симпатичная! Ты ждешь, что она будет похожа на нору хоббита, но там очень мило.

– Нору хоббита? – шипит Уэс. Он хочет выглядеть возмущенным, но его рот невольно расплывается в улыбке.

О боже. Он влюблен.