Когда порвется нить - Никки Эрлик (2022)

Дедушка Кэл был, пожалуй, единственным, кто понимал Джека и не стал бы высмеивать или ругать его за то, что мальчик высказал свое мнение. Но Джек никак не мог войти в отделанную дубовыми панелями гостиную своей бабушки, где висели на стене три мушкета, принадлежавшие его предкам, жившим в девятнадцатом столетии, а рядом сияла в рамке бронзовая звезда, и признаться, что не может пойти тем путем, каким прошли до него многие Хантеры. Он просто не мог признать, что, возможно, для него существует другой путь, от мыслей о котором он не станет просыпаться среди ночи в ознобе или мучиться мигренями при размышлениях о будущем. И уж точно он не мог сказать об этом, не предложив альтернативу, что-то респектабельное, вроде юриспруденции или политики. Но дело было в том, что хоть Джек и знал, что армия не его предназначение, он не знал, в чем его судьба. У него не было настоящей страсти, его не привлекал ни один путь (помимо того, на который его наставила семья). Он был не таким, как все: дедушка Кэл, Хавьер, остальные военные, доктор, погибший во время протеста. Даже у Энтони и Кэтрин была цель, пусть и ошибочная. И теперь, после того как «короткая нить» фактически низвела Джека до уровня кабинетной работы в Вашингтоне, он чувствовал себя еще более бесполезным и ненужным, чем когда-либо. Военная форма казалась ему всего лишь плохо сидящим карнавальным костюмом.

Джеку пришлось напомнить себе, что это не такое уж преступление – чувствовать себя потерянным, ведь ему было всего двадцать два года. Разве не в эти годы принято заниматься поиском смысла жизни?

И разве прибытие коробок не ошеломило многих, будто порыв ураганного ветра, сбившего их с курса?

Однако Джека не покидало неприятное ощущение: ему была дана длинная нить, длинная жизнь, но он не знал, как ее провести, в то время как у Хави была настоящая цель.

Джек уже чувствовал себя неудачником во многих отношениях – как солдат, как сын, как приносящий пользу член общества, наконец. Он не хотел стать неудачником и в дружбе.

Джек должен был показать Хави, что сожалеет и благодарен судьбе, которая свела их и сделала друзьями с самого первого дня в академии и до той ночи, когда Хави согласился на его план.

Их дружба была единственным светлым пятном в жизни Джека, в ней он был уверен.

Когда Джек вышел из своей комнаты, Хавьер все еще задумчиво сидел на чемодане.

– Прекрасно понимаю, что я, наверное, последний человек, которого ты хочешь сейчас видеть, но я не мог позволить тебе уйти, не попрощавшись, – сказал Джек. – И я должен перед тобой извиниться.

Хави только молча кивнул.

– Я знаю, что был дерьмовым другом с тех пор, как мы поменялись, и ты не заслуживаешь наказания за мои проблемы, – продолжил Джек. – Надеюсь, ты знаешь, что я очень горжусь тобой, Хави. Ты в два раза лучше, чем я когда-либо буду.

Хавьер поднял глаза на своего друга, казалось, его тронуло это признание. Глаза Джека припухли, лицо покрылось неухоженной щетиной, а Хави выглядел все так же, как и в первый день их знакомства, когда Джек встретился с родителями Хави и заметил, как они нервничают, не решаясь оставить сына. Тогда Джек дал им слово, что будет присматривать за Хави. И они всегда будут вместе.

– Спасибо, что нашел в себе силы произнести эти слова, – ответил Хави.

Джек улыбнулся и кивнул на настольный футбол.

– Хочешь сыграть последнюю партию?

– Пожалуй, мне лучше побыть одному, если ты не против. Сохранить ясную голову.

– Хорошо, конечно. Нет проблем, – сказал Джек. Очевидно, он ошибался, думая, что краткого извинения будет достаточно. – Я, я просто хотел дать тебе кое-что перед отъездом.

Джек протянул Хави тонкий белый конверт. На нем было написано: «Моему лучшему другу». Хави просунул палец под печать, и ему на ладонь выскользнула молитвенная карточка, потрепанная по краям за много десятилетий.

– Я не могу это принять, – произнес Хави.