Янтарные глаза - Вилма Кадлечкова (2013)

Узор был простым, но весьма эффектным. Сначала Пинки всматривалась в аристократическую красоту элегантных, чистых линий – совершенство пропорций и форм, приятно гладкую гармонию цветов. Но вскоре начала осознавать, что изображено на картине, и чем сильнее ее мозг старался постичь это, тем больше отвращение брало верх над впечатлениями от эстетики.

Ӧссеанин: он стоял с раскинутыми руками, с тихой покорностью смотрел на небо, обреченный на ледяное одиночество совсем не человеческой участи. На его лице была маска, а вокруг головы – нимб из синеватых клинков, вонзающихся в череп, и красно-коричневые узоры, которые могли обозначать кровь, но необязательно. Его тело было все в отметинах, ранах и шрамах. Пинки пригляделась: что у него с руками? Она увидела длинные иглы, загнанные под ногти, и вздрогнула от омерзения.

– Лардӧкавӧар, – сказал Лукас. – Человек, который решил умереть на алтаре ради возвеличивания ӧссенского божка. Это ответ на твой вопрос.

Лукас усмехнулся.

– Это слово можно перевести на терронский так, как сказала ты, но в последнее время его просто записывают транскрипцией, потому что без какого-либо поясняющего комментария дословный перевод тебе все равно ни о чем не скажет. Ӧссеисты постоянно спорят о подходе к подобным проблемам, но мне кажется неуместным придумывать земные термины для понятий, существенно чуждых для нас. Если кто захочет понимать текст лардӧкавӧарской мессы, ему все равно придется знать его полностью в оригинале.

– А ты его знаешь?

– Я ведь не утверждаю, что понимаю его!

Лукас взял Пинки за локоть, потянул ее обратно, а сам снова закрыл картину дверью. Затем направился к столу.

– Они не собирают статистику, так что нельзя точно выяснить, какой процент населения подвергнется тому или иному виду ритуального жертвоприношения, но, по моим скромным подсчетам, так оканчивает жизнь примерно треть всех ӧссеан, – бросил Лукас через плечо. – Правда, что для некоторых все не так драматично и их вполне безболезненно сожрет интравенозный гриб. Другие, в свою очередь, умрут не с первого раза, и спустя какое-то время снова отправятся на алтарь. В целом это та вещь, которая мне по-настоящему, принципиально, глубоко непонятна и, скорее всего, никогда понятна не станет.

Пинки бросилась к нему.

– Почему ты тогда так испугался, раз у тебя такое на стене?

– Не хотелось бы, чтобы тебя постигла такая участь.

– Меня?! На такое меня точно никто не вынудит!

– Это ты только так думаешь.

Лукас остановился у своего стола. На мгновение он замялся, но вместо того, чтобы сесть за стол, резко захлопнул ӧссенскую книгу. Затем повернулся к Пинки, оперся о стол и посмотрел на нее.

– Ну же, Пинкертинка. Давай оставим все это? – произнес он. – Выкладывай уже.

Его убаюкивающий голос растворял всю ее уверенность, но она должна была держаться.

– Я… я не понимаю…

– Пинкертинка!

Она лишь беспомощно качала головой. И храбро, изо всех сил, старалась удержать на лице улыбку, однако уже ясно чувствовала, что все это может закончиться плачем.

Лукас вздохнул. Он подошел к Пинки, обнял ее за плечи и отвел к дивану. Уселся поудобнее и заложил руки за голову. Она же сидела неудобно, опустив руки на колени – на море невозможных рюшечек, под которыми неудержимо тряслись ее колени. «Я должна молчать, – внушала она себе. – Нет, я не смогу молчать, если он начнет спрашивать, – пришлось ей признать. – Если он настойчиво взглянет на меня, я точно разревусь». При мысли о подобном взгляде в памяти неминуемо всплыло воспоминание об ужасном, душераздирающем случае с инопланетными глазами. «Какой ужас! Паутина раскаленной проволоки. Из трёигрӱ нет выхода».

Но глаза Лукаса были закрыты.