Жгучие торопливые поцелуи сменяются тягучими и выматывающими. Пальцы очерчивают ключицы, ласкают предплечья, спускаются к животу. И я понимаю, что Громову не терпится так же сильно, как и мне.

Оставив весь мир за чертой, мы делаем шаг, срываясь с обрыва. Катаемся на американских горках, падаем в пустоту и возрождаемся вновь из пепла. Вместе мы забираемся на самый высокий пик и вместе летим вниз головой с тарзанки. И от этих умопомрачительных ощущений становится трудно дышать, как будто сердце увеличилось в размерах и теперь норовит пробить грудную клетку.

– Ты в порядке, принцесса? – хрипло спрашивает Громов, едва восстановив дыхание после нашей близости, и ещё ближе придвигает к себе. Осыпает лицо невесомыми поцелуями и не дает сбежать в душ.

– Все отлично, – так же сипло отвечаю ему, скользя пальцами по мужской груди, и собираю капельки пота с упругого тренированного тела.

Снова залипаю на его татуировке и неторопливо повторяю ее контуры, веря, что разлетаюсь на атомы с правильным человеком.

Глава 15

Тимур

– Спи сладко, принцесса.

Напоследок я оставляю еще один невесомый поцелуй у Стаськи на шее и терпеливо жду, пока она возится, укладываясь под одеяло, заправленное в черный с оранжевыми апельсинами пододеяльник.

Ладонь сама ложится Славке на талию, как будто ее изящные плавные изгибы созданы специально для моих пальцев. А в груди становится тесно от того, какая она сейчас сонная, податливая и умиротворенная.

Лунный свет, пробивающийся сквозь неплотные шторы, запутывается в ее густых шелковых волосах и остается ночевать в левой ключице, пока я все еще соображаю, что между нами произошло.

Не получив ответа на десяток звонков, я шел просто увидеть Аверину, убедиться, что с ней все в порядке, и поговорить о реакции ее родителей на вчерашний концерт. Вместо этого залип на точеной фигурке, застывшей под фонарем, как пятнадцатилетний пацан. Проскочил нормальный для любой пары конфетно-букетный период, ни цветов не взял, ни вина. И совсем с катушек слетел, стоило нам подняться в квартиру.

– Ладно, у психов скоро весеннее обострение. У тебя-то что, Громов?

Бурчу под нос, непроизвольным движением подгребая ближе к себе Славку, и втягиваю ноздрями впитавшийся в ее кожу запах земляники, действующий на меня хлеще, чем афродизиак. Надо будет узнать, что у нее за духи.

Я проваливаюсь в дрему мгновенно, лишь только голова касается подушки, и расслабляюсь. Чувствуя, как тело наполняется ленивой истомой. На удивление крепко сплю в чужом доме и нехотя открываю сначала один глаз, потом второй, попутно отмечая, что за окном давно уже светло.

– Выспался?

Славкины пальцы перестают выписывать у меня на предплечье симметричные аккуратные узоры и перебираются выше, мягко поглаживая скулы и нос и провоцируя меня на ответную нежность.

– Ага.

Я тяну Славку к себе на грудь и едва уловимо касаюсь губами ее припухлых от вчерашних поцелуев губ. Наслаждаюсь бархатом кожи, тону в ее приглушенных стонах и думаю, что Стаська невероятно открытая.

Она лишена обычного для большинства нынешних девчонок жеманства и кокетства. Ее можно читать, как открытую книгу – так красноречивы ее жесты и вздохи. И это заводит.

До смятых простыней, до упавшего на пол одеяла и до приятной тяжести, опутавшей конечности.

– Я приготовлю чего-нибудь, – Славка пытается скатиться с кровати, но я ее удерживаю, пробегаясь пальцами по ребрам. Отчего звонкий хрустальный смех разносится по комнате.

– Не заморачивайся. В кафе поедим.

Еще полчаса мы тратим на сборы, подшучивая друг над другом, и ищем нашу одежду, раскиданную по разным углам. С громким хохотом влезаем в джинсы, ныряем в толстовки и спускаемся к ожидающему нас такси, пугая флегматичного водителя до безобразия довольными лицами.